– Вряд ли вы сделали бы это, – перебила его девушка. – Вы ведь сами сказали мне, что никогда не ходите в церковь.
– Я сделаю это, если несчастье будет предотвращено, – сказал Макс. – И кроме того, свадьба – исключение.
При этих словах Агнеса насторожилась. Она слишком усердно относилась к делу обращения, чтобы не поспешить воспользоваться неожиданным счастливым случаем.
– Вы говорите серьезно? – торопливо спросила она. – Вы действительно хотите пойти в церковь?
– А вы исполните мою просьбу и возьмете на себя на четверть часа роль ангела-хранителя?
Агнеса задумалась. Бесспорно, немалый грех покровительствовать свиданию, которое было запрещено и матерью и опекуном; с другой стороны, дело шло о том, чтобы спасти душу для вечной жизни, и это последнее соображение перевесило все остальные.
– Завтра воскресенье, – нерешительно проговорила девушка. – Если вы придете в церковь на предобеденную проповедь…
– К ранней обедне? – поправил ее Макс, смутно припоминая, что эта служба, кажется, самая короткая.
– К предобеденной проповеди, – повторила Агнеса докторальным тоном, и было очень похоже на то, что она еще не вполне доверяет ему или, во всяком случае, хочет сперва удостовериться в посещении им церкви, прежде чем решиться заплатить за исполнение ее просьбы. Поэтому она добавила: – Но надо выслушать всю проповедь с начала до конца.
– Ну если нельзя иначе, – вздохнул Макс, – то благослови, Боже!
Агнеса с удовольствием выслушала набожное восклицание. Она вся отдалась надежде, что проповедь приготовит с таким трудом завоеванную почву для насаждения в ней истинной веры, и с искренней радостью протянула своему бывшему противнику, ставшему теперь ее союзником, кончики пальцев, но тотчас же в этом раскаялась, так как Макс взял в свою ладонь всю ее руку и сердечно пожал ее…
На следующее утро, когда в соборе зазвонили колокола, советник Мозер под руку с дочерью направился в церковь. Внимание набожного старика было, разумеется, обращено исключительно на богослужение, поэтому он не заметил, что Агнеса, сидевшая обычно с благоговейно опущенными глазами, на этот раз оглядывалась по сторонам, как будто опасаясь или ожидая чего-то. Ей не пришлось долго искать: шагах в десяти от нее, вблизи кафедры, стоял доктор Бруннов и с таким же вниманием оглядывался кругом. Обе пары глаз, усердно искавшие друг друга, в силу необходимости должны были встретиться, и когда Макс увидел, как нежное личико при виде его осветилось радостным удивлением и вспыхнуло розовым заревом, когда он встретил благодарный взгляд темных глаз, которые никогда не казались ему такими красивыми и выразительными, как сегодня, он забыл и о своей программе, и о ее параграфах, думая только о том, что и посещение церкви имеет свои очень приятные стороны. При этом он так решительно опустился на свое место, что можно было не сомневаться в том, что проповедь будет выслушана от начала до конца.
С благоговением или без благоговения, но он так и сделал, заставив этим одну из самых усердных посетительниц храма совсем забыть о должном внимании к проповеди.
В тот же день вечером состоялось условленное свидание. Мозер был приглашен к одному из своих сослуживцев и отправился в город. Фрау Христины также не было дома, так что не пришлось даже прибегать к вымышленным предлогам: вполне возможной случайностью объяснялось то обстоятельство, что визит Габриэль к Агнесе Мозер совпал с приходом асессора Винтерфельда, не заставшего своего начальника дома.
– Прости, что я прибегаю к таким средствам, – торопливо заговорил Георг, оставшись наедине с невестой. – Мне не оставалось другого выбора, и я открыто заявил барону, что попытаюсь против его воли повидаться и поговорить с тобой. Я пришел попрощаться, может быть, на долгие годы.
Габриэль побледнела, и ее глаза с испугом устремились на Георга:
– Ради бога, что случилось?
– Нас беспощадно разлучает воля твоего опекуна. Вчера он объявил мне о моем переводе в резиденцию с причислением к министерству. Ты видишь, как велико его влияние и как он сумел им воспользоваться, когда дело коснулось того, чтобы разлучить нас!
– Нет, нет, ты не должен уезжать! – со страхом воскликнула Габриэль, прижимаясь к нему, словно ища защиты. – Ты не должен теперь покидать меня, Георг! Не оставляй меня теперь одну!
– Почему же? – спросил он, пораженный ее словами. – Разве тебя так мучают из-за меня? Впрочем, этого следовало ожидать. Равен суров и неумолим до жестокости, если восстают против его воли. Тебя преследуют упреками, выговорами и угрозами, не правда ли, Габриэль? Пускают в ход все средства, чтобы сломить твое сопротивление? Говори, я должен знать всю правду!
– Ты ошибаешься, ни о чем подобном и речи нет. С того дня, как опекун заявил мне, что никогда не возьмет назад своего отказа, он ни разу не произнес твоего имени и просил маму избавить меня от упреков, которыми она сначала засыпала меня; но он обращается со мной с ледяной холодностью, а я… Георг, неужели тебе невозможно остаться вблизи меня?
– Я не могу сделать это, – ответил Георг, с трудом подавляя охватившее его глубокое волнение. – Я должен принять назначение, отклонить его немыслимо. При других обстоятельствах я радовался бы этой перемене – она открывает передо мной совершенно иную будущность, чем мое теперешнее положение в Р. Но я слишком хорошо знаю, что повышение имеет единственной целью отнять у меня самое дорогое мое сокровище – твою любовь и навсегда разлучить нас. Твой опекун призвал себе на помощь двух могучих союзников – время и расстояние. Может быть, они и помогут ему одержать победу.
– Никогда! – страстно воскликнула девушка. – Он не должен победить и не победит! Я обещала это тебе и сдержу слово.
Георг не заметил прозвучавшего в ее голосе тайного страха; он слышал в нем только непривычную силу воли, и его лицо просияло от счастья. Он боялся, что его возлюбленная так же по-детски, беспечно и равнодушно отнесется к разлуке, как прежде, когда она явно не понимала его печали. Сознание, что и она тоже чувствует муку расставания и с таким страхом стремится удержать его, делало его счастливым, а ее страстное обещание наполнило его душу неизведанным дотоле блаженством.
– Благодарю тебя, – с сердечным порывом произнес он. – Но ты так изменилась с тех пор, как мы виделись в последний раз. Куда исчезла ясная веселость моей Габриэль, которая могла улыбаться с невысохшими еще слезами на глазах? Ты как-то в шутку сказала мне: «Ты еще не знаешь моей настоящей натуры». Я действительно еще не знал ее и только теперь понял это.
Габриэль ничего не ответила, но ее розовые губки, казалось, в самом деле разучились улыбаться, как будто их сковывало тайное горе, которое нельзя было высказать и тем облегчить душу.
