Хозяин принес глинтвейн.
Рунич отхлебнул терпкий напиток, раскусил кусочек яблока и, задохнувшись от горячего горьковатого духа гвоздики, подумал, что вряд ли сегодня тронется в горы.
– Не желаете газету? – раздался голос хозяина. – Только что принесли вечернюю.
Газетный лист лег на стол. Рунич лениво опустил глаза. С фотографии на первой полосе на него смотрело знакомое лицо.
Рунич вскочил.
– Не может быть! – прошептал он побелевшими губами и, упав обратно на лавку, неловко и нелепо скрючился, как будто испытал внезапную и сильную сердечную боль.
Глава четырнадцатая Главная роль
В Императорском археологическом обществе Лозинского сразу после новогодних празднований должен был принять хранитель архива. Туда Лозинский и ехал.
Сценарии первых десяти серий детективного фильма были написаны, однако что-то в них было не так, ускользало нечто важное – но что? К тому же Лозинский был недоволен малым количеством деталей: «Погуще бы сделать предметную среду», как говорил оператор Андрей Гесс. «Надо бы в кадр натащить специальных тяпок, лопат, неплохо бы выглядели, – глухим голосом наставлял Гесс, – гигантские сверла». «Сверла, которые уходят в раскоп на несколько метров, а возвращаются, обмотанные косицами древних цариц», – развеселился Лозинский.
Он давал третий круг по кварталу в поисках Глинищевского переулка, но это нисколько его не раздражало. В последнее время он почувствовал себя уверенней. То ли потому, что окончательно определился со своим предназначением. Или, как на человека упрямого, на него положительно повлияла парижская история с «Безумным циферблатом»: да, фильма имела успех – об этом написал даже московский журнал «Синемир» – и зависть, острая, пожирающая, отчасти родственная неутоленному желанию или запрещенному влечению, разбудила в нем новые силы.
Планы выстроились в голове шеренгами. Он понял, как воевать с миром. Да, он стал злее с окружающими, но что делать?
Археологическое общество располагалось в небольшом особнячке. Кстати, от этого наконец найденного Глинищевского до конторы Студенкина – рукой подать. До встречи еще около часа – и Лозинский решил заглянуть к продюсеру. Надо было решить несколько вопросов, связанных со строительством павильона.
Он прошел по коридору, интерьер которого говорил о том, что студия Студенкина явно переживает расцвет. Кресла красного бархата. Фортепиано. Самовар с ожерельем бубликов.
Пожилая секретарша – супруга Студенкина – последовательно отвадила от мужа молодых вертихвосток – улыбнулась ему и жестом предложила подождать в мягком кресле.
Лозинский кивнул, но садиться не стал.
Дверь в кабинет Студенкина открылась, и в приемную, весело потирая руки, вышел невысокий бородач рыжеватого окраса. Он заразительно улыбнулся, хозяйским глазом окинул приемную, будто намерен был тут расположиться, оторвал баранку от связки и с коллегиальным задором подмигнул Лозинскому: дескать, дальше вместе, в одной лодке.
Лозинский едва раздвинул губы в ответной улыбке, посторонился, пропуская его, и вошел к Студенкину.
Управитель русского синематографа номер один вышел к нему из-за стола, приобнял и подвел к дивану.
Секретарша молча меняла сервировку на столе.
Студенкин достал из шкафа резного дерева хрустальный флакон с водкой.
– Не пора ли отметить славное течение дня, господин Лозинский? Сейчас икру принесут.
Лозинский покачал головой:
– Простите, Владимир Никитич, пока рановато. У меня еще встреча с ученым людом. Неудобно, если будет нести от моей физиономии.
– С ученым! Вы придете, а они уже за накрытым столом сидят. Им, ученым, всегда разгон нужен. Ну как знаете! – Студенкин налил в хрустальный стаканчик прозрачную жидкость, зачерпнул ложкой алую форелевую икру, крякнул, чмокнул, провел рукой по бритой голове, и глаза его взглянули на Лозинского внимательней. – Ну что?
– Вы посмотрели чертежи павильона, в котором будет строиться гробница? – Студенкин кивнул, снова наполнил стаканчик и приступил к повторению процедуры «доброго глотка». – А что за самоуверенная персона вышла из вашего кабинета? – не в склад продолжил Лозинский. – Явно не из наших.
– О, это, братец, история! Господин Дик. Из петровских немцев. Имеет дело по камням-самородкам на Урале, прииски, да и заводы, кажется. И знаете, зачем он у меня? Некая пигалица – узкий носик, глазки как на картинке, с норовом, с гонором, видно, из московской старой семьи, – привела его, чтобы он фондировал фильму. Себе она отводит главную роль, и, почитай, немаленькую, коли такого человека за ухо в контору к Студенкину притащила, – стало заметно, что продюсер слегка «потек»: под впечатлением от винных паров Студенкин имел обыкновение называть себя в третьем лице и умножать свое величие. – А краля-то – бледненькая, худая! Смотрит, предположим, хорошо – будто нож тебе в пузо втыкает! Да еще его там проворачивает. Однако стати нет: ни росту, ни форм.
«Что же это за девица, которая взглядом дырявит, как ножом? – думал, слушая его, Лозинский. – Неужели эта нахалка?»
И выпалил, не удержавшись:
– Что за девица? Как зовут?
– Да кто же в такой ситуации скажет настоящую фамилию, чтобы потом имя семьи полоскали! Вот, оставила. Не иначе как фотографировалась в лавчонке у Наппельбаума. – Студенкин вытащил из-под вороха бумаг несколько небольших карточек. – Видите, его знаменитая дымка вокруг головы. Кстати, на картинке эта краля интересно получается. Вам, Алексей Всеволодович, со стариком Наппельбаумом тоже надо бы пообщаться. В вашем фильме таинственность должна быть пожирней, пожирней. Тонущие в песке красавицы. Падающий аэролет. Хотите, закажем на съемку аэролет? Да что с вами, милый?! Закашлялись как! Это от зависти, оттого, что водку пить не стали! – Студенкин входил в раж.
Пора было уносить ноги. Но со снимка на Лозинского смотрела… и щурилась… и улыбалась уголками рта… Да, он действительно чуть не задохнулся…
– А кем она приходится бородачу? – едва сдерживая злобу, спросил Лозинский.
– О, если бы мы могли увидеть, кем, а главное, как именно она приходится! Но господин Дик, думаю, готов развестись из-за нее со своей матроной. Видал я таких господ при театральных премьершах в старые времена: потерял мужичонка голову.
Выйдя из конторы Студенкина на подгибающихся ногах, Лозинский вдохнул холодный терпкий воздух и побрел вниз по Тверской.
К археологам он уже опаздывал. Вот встретить бы там профессора Ведерникова и рассказать, что его дочка творит. Эх, она попляшет!
Ломило в затылке. Сделалось жарко.
Бестия! Ни перед чем не остановится. Девчонка! Девственница – оттого и своевольничает. А если нет? Ведь кое-что позволила ему тогда, под чинарой в азиатской деревушке.
