Его же руки неустанно продвигались вверх по трепещущей плоти. Сорочка каким-то образом оказалась задранной до талии, бедра в тусклом свете отливали перламутром, а над ними резким контрастом склонилась темная голова Холта, сопровождавшего поцелуем каждое прикосновение. Амелия, охнув, схватила его за волосы, но губы Холта неумолимо прокладывали огненную дорожку по ее вздрагивающим бедрам. Шерстяной плед сполз на пол, но Холт, не обращая ни на что внимания, продолжал осыпать ее поцелуями. Наконец он прижался губами к ее губам, заглушая сдавленные протесты.
До этого момента опыт ее общения с мужчинами ограничивался легкими, ни к чему не обязывающими поцелуями в укромных уголках. Эти незатейливые ласки не пробуждали ничего, кроме смутного любопытства, и никак не объясняли те бурные порывы, которых она так стыдилась.
Однако теперь все те же неугомонные потребности вновь ожили, вместе со сладостным предвкушением чего-то неизведанного и незнакомыми желаниями, зажегшими пульсирующую боль внизу живота. Истосковавшиеся по воздуху легкие молили о глотке свежего нектара; затуманенный мозг отказывался работать, зато тело внезапно обрело собственную жизнь и волю.
Деверелл дотронулся до ее грудей, еще скрытых муслином, и она с готовностью выгнулась навстречу его руке, требуя большего. Пульсация между ног усилилась, стала еще настойчивее и с каждым поглаживанием все нарастала.
Он что-то произнес, но смысл слов так и не достиг до нее. Потом сорочка куда-то исчезла, плед ровной полосой лег на пол, и она опустилась на него, глядя на Холта снизу вверх. Его жаркий неумолимый язык раз за разом обводил напряженные соски, жесткие губы потягивали, сосали, терзали, пока они не превратились в твердые острые бугорки. Она билась под ним, ощущая, как каждая свирепая ласка обжигает кожу.
И вдруг он отстранился… пропал… теплые губы и руки больше не грели ее, уступив место ужасающему холоду одиночества и трезвости. Она попыталась сесть, но он тут же оказался рядом и волшебство вернулось: едва различимый утешающий шепот, нежные объятия и ловкие пальцы, безошибочно обнаружившие источник томления между ее бедер.
— О нет, — пробормотала она, пытаясь схватить его запястье, — нет…
— Слишком поздно, милая, — выдохнул он, сопровождая слова восхитительными, неустанными ласками, вызывающими сладостный трепет. И оказался прав, потому что головокружительное наслаждение взорвалось в ней снопом белых искр, унося с собой запоздалое сопротивление.
Опустошенная, потрясенная экстазом, лишившим сил и воли, она как сквозь сон видела, что он нагибается над ней, расстегивая рубашку. Значение этого жеста дошло до Амелии, лишь когда Холт встал на колени между ее разведенными бедрами и, запутавшись руками в ее разметавшихся волосах, вновь запечатал уста поцелуем.
Она сама не помнила, в какой момент забыла обо всем и стала отвечать на поцелуи и, подняв руки, просунула их за распахнутые борта рубашки и погладила его грудь. Холт шевельнулся, подвинулся чуть выше, и в развилку ее бедер уперлось что-то твердое и горячее.
Пусть Амелия никогда не была с мужчиной, но все же оказалась не настолько наивна, чтобы не понять, что за этим последует. Но разве это имело какое-то значение? Если это сон, он скоро развеется, а если нет… жизнь так коротка, а она одинока. Так одинока.
И кроме того, нерешительность не в ее характере, да и оттолкнуть его она все равно не успела бы, потому что Холт приподнялся и резкий бросок застал ее врасплох.
Девушка непроизвольно выгнулась, пронзенная неумолимым выпадом, мгновенным и беспощадным. Тело просверлило болью, молниеносно изгнавшей остатки наслаждения, и Амелия уперлась ему в грудь кулачками.
Что случилось? Почему она чувствует себя так, словно ее разорвали надвое?! Что он с ней сделал? И главное — за что?!
— Убирайся! — охнула она, продолжая отталкивать его.
— Боже! — растерянно прохрипел он, продолжая нависать над ней на руках. Она безуспешно пыталась рассмотреть его лицо, а когда увидела выражение глаз, поскорее зажмурилась. Невозможно выдержать этот пристальный, изучающий взгляд!
Стыд и унижение быстро сменили предчувствие чего-то необычного. Суровая реальность вторглась в ее дурацкие грезы. Как всегда.
— Все-таки цыганочка оказалась невинной, — с тихим смехом сожаления заметил он.
— Да, — тупо пролепетала она, неспособная придумать более связный ответ. Да и попытка выговорить что-то требовала чересчур больших усилий: слишком неожиданным оказался переход от ослепительного блаженства к острой боли — правда, медленно утихавшей.
— Повторю опять, цыганочка: поздно. Непоправимое свершилось.
Непоправимое? О да… наверное, он прав… но разве она думала, что будет именно так? Ничего похожего… совсем ничего…
Он уже мягче коснулся ее щеки, очевидным усилием воли стараясь не шевелиться. Боже, как неприятно это ощущение заполненности… он почти непереносимо растягивает ее, так, что вот-вот проткнет насквозь и она истечет кровью…
Но он, нагнув голову, стал осыпать ее лицо легкими поцелуями, повторяя нежные слова, прижимая к неровно бьющемуся сердцу. Постепенно последствия его жестокого проникновения несколько улеглись, теперь между бедрами лишь слабо саднило, и Холт снова начал двигаться, не убыстряя темпа. На этот раз Амелия не испытывала почти ничего, кроме легкого неудобства, и беспрекословно повиновалась, когда он тихо приказал ей обнять его и поднимать бедра в такт его толчкам. Она безвольно слушалась, предоставив ему определять ритм, и неприятные ощущения исчезли. В эту минуту ей казалось, что все это происходит с кем-то другим. Она даже видела себя и графа со стороны: яркий контраст белоснежной и смуглой кожи, пламенный эротический танец без музыки, под чувственную мелодию ласк.
Любовь… должно быть, это любовь… иначе разве целовал бы он ее так нежно, приговаривая что-то?
Движения его все убыстрялись… еще один, последний, беспощадный выпад, громкий стон — и он откатился от нее и, притянув к себе, обнял. Сердце под ее ладонью стучало уже ровнее, тише, спокойнее.
Магическая безмятежность окутала Амелию, блаженное состояние покоя. Буря пронеслась, боль прошла…
Он снова целует ее, едва прикасаясь губами, и говорит, говорит…
И ей снова кажется, что все это лишь во сне, что она проснется и все исчезнет, что грань между явью и грезами почти незаметна, и все это полубред, от которого невозможно очнуться. По его команде она послушно подняла руки, и он натянул на нее сорочку, а потом, подняв с пола, почти вынес из библиотеки, протащил через темный вестибюль вверх по лестнице. Рывком распахнув дверь в спальню, он уложил Амелию в кровать, укрыл и натянул одеяла ей до подбородка. Девушка счастливо вздохнула и осторожно дотронулась до едва поджившего рубца.
