— Черт возьми, довольно умышленного запутывания. У лжи неприятный вкус, ха! Или вы доверите мне свое имя, или я не доверяю вам. Я убегу, найду местного магистрата и попрошу у него защиты. Я не боюсь вас.
— Ты говоришь неправду, но мое имя «Ройс».
— Ройс, как тот граф?
— Граф, которого это открытие поставит в неловкое положение. Его леди-жена будет незаслуженно унижена, а мой единокровный брат и кузен будут смущены. Сейчас мы довольно хорошо притерлись друг к другу, и меня принимаю везде, кроме самых высших кругов, но нет необходимости тыкать всех носом в мою незаконнорожденность. Общество принимает только то, что может игнорировать.
Симона обдумывала то, что услышала.
— Если лорд Ройс — ваш отец, то виконт Рексфорд — ваш единокровный брат, а кузеном будет… мистер Дэниел Стамфилд. Я убью его.
— Пожалуйста, только не до тех пор, пока мы не доберемся до поместья Горэма. Это не слишком хорошо отразится на лошадях.
— Он правит каретой? Харольд? — Девушка изо всех сил пыталась сдержать крик и не заплакать, чтобы не потекла краска на ресницах. — Дэниел — это Харольд?
— Только на некоторое время. Он захотел поехать, а Дэниел — проворный парень, которого лучше иметь под рукой.
— Вы оба ненормальные. Вы и весь ваш дом. Конечно, Лидия Бертон тоже знает, не так ли?
— Она жила по соседству с Харрисонами.
О Боже.
— Кто еще знает?
— Моя семья, конечно же, обе семьи. Джадды, естественно. Мой личный штат и, возможно, двое или трое из моих начальников в Военном министерстве. Герцог Веллингтон, премьер-министр, Принни.
— Принни? Принц-регент?
Харри улыбнулся ей почти с симпатией.
— Что ж, будущий король должен знать, кто на него работает, не так ли?
Симона покачала головой, тогда как на самом деле ей хотелось биться ею о стенку кареты. Может быть, тогда ее сражающееся сознание сможет снова встать на ноги. Если только у сознания есть ноги. Помоги ей небо.
— Никто не поверит в это.
— Я надеюсь, что человек, который пытается убить майора Харрисона, поверит.
— Неужели на самом деле существует такая личность? Это не еще одна ваша махинация?
— На мою жизнь покушались уже несколько раз. То есть на жизнь майора. Харрисон — важная фигура, хотя о нем редко говорят и редко видят. Он и его офис многого достигли во славу Англии и уничтожили многих из тех, кто пытался сокрушить ее.
— Я точно в самой середине кошмара.
— Нет, вы посредине Гриффин-Вудс. Мы проехали через ворота поместья Горэма, пока вы вопили.
— Я не вопила. Я просто расстроена по понятным причинам.
— Вы правы. У вас есть все причины для расстройства. Я думал, что вы знаете.
— Я что-то подозревала, но мои выводы были слишком необычными, так что я игнорировала свои сомнения.
— Мне на самом деле жаль.
Симона не была готова принимать извинение от этой голубоглазой змеи.
— Хмм.
— Не стоит ли нам поцеловаться и помириться? В конце концов, это наша первая любовная ссора.
— Мы не любовники, и у нас не ссора, и я не целую незнакомцев.
— Я должен прицепить фальшивые усы?
— Если я когда-нибудь увижу их снова, я…
Харри приложил пальцы к ее губам.
— Ну же, милая. Мы должны вести себя как любовники во время нашего главного выхода. Ты выглядишь потрясающе, вдруг никто еще не сказал тебе об этом — или если все твердят тебе о том же. Я никогда не знал более красивой женщины, и я буду самым гордым мужчиной в королевстве от того, что буду держать тебя под руку. Я сделал на тебя ставки, знаешь ли. На компаньонку Харри Хармона. По всему Лондону.
— А кто делал эти ставки? Который из вас?
Он усмехнулся.
— Все, о ком я мог подумать.
Симона проигнорировала эту улыбку, ямочки и все остальное. Она размышляла о загородном приеме, о днях, но особенно о ночах. Харри, этот Харри, вовсе не был немощным стариком. Даже наполовину.
— Наше соглашение все еще действует?
Харри не стал притворяться, что не понимает.
— Это может убить меня, но я не отступлю от своего слова. Ваша честь в безопасности со мной. А вы сдержите свое обещание?
— Которое?
— Помочь мне. Хранить мои секреты. Вести себя так, словно вы от меня без ума.
— Это три обещания.
— Я не такой уж плохой парень.
— Это то, что твердят все вокруг. Я пока воздержусь от суждения.
— У нас нет времени, любимая. — Харри протянул руки и привлек девушку к себе на колени — с такой легкостью, словно она весила не больше пушинки — и звучно поцеловал ее. А затем поцеловал нежно. Потом так, словно он разделял с ней свою душу вместе с дыханием жизни. — Верь мне, Нома.
Она тоже поцеловала его, что Харри счел ответом и поощрением к продолжению. Его руки гладили ее спину, а ее — вплелись в его короткие вьющиеся волосы. Симона потерялась в поцелуе, ласках и вздохах удовольствия — ей ли принадлежал этот тихий вздох? Это было гораздо лучше, чем их первый поцелуй, никакой колючей бороды или грубых усов, никакого беспокойства о том, что у Харри случится сердечный приступ, только не у этого прожигателя жизни, этого идеального мужчины, этого… этой гадюки с раздвоенным языком. Она отстранилась.
— Ах, вот теперь в твоих глазах сияют звезды.
— А у тебя помада вокруг рта.
Молодой человек вытер лицо, но не слишком тщательно.
— Это сделает нашу игру еще более убедительной. Пойдем, любимая, занавес поднимается.
Олмак никогда не сиял так ярко. Конечно же, Симона никогда не посещала священные залы для приемов, где бомонд собирался, чтобы потанцевать, побеседовать и устраивать браки, но именно так она представляла их себе. Миссис Олмстед прочитала ей достаточно сообщений из колонки сплетен, чтобы девушка смогла выстроить восхитительную картину в своем сознании. Прекрасные молодые женщины одеты в элегантные платья из шелка и кружев, тогда как джентльмены выглядят изысканными, внимательными и привлекательными. Мужчины поднимают свои лорнеты и бокалы с вином; женщины ослепляют яркими улыбками и еще более яркими драгоценностями, которыми они увешаны с головы до открытых туфелек.
У патронесс Олмака здесь случился бы удар.
Драгоценности могли быть настоящими; а вот улыбки нет. Несколько мужчин уже нетвердо стояли на ногах, так же, как и одна-две женщины. Пары в Гриффин-Вудс стояли слишком близко друг к другу, их руки находились там, где им не положено находиться в приличном обществе, а некоторые гости просто исчезли в темных углах и занавешенных альковах. Платья женщин открывали больше прелестей, чем скрывали их, а мужчины не трудились скрывать свои взгляды туда. Хуже всего было то, что сейчас была середина дня, а не время, близкое к полуночи.
