«Оцепенение, гнет» – такими словами мать обычно описывала ей поворот в жизни женщины, если она позволяла мужчине подчинить ее себе. Действительно, ее ошеломляло присутствие Данте, но в его легких прикосновениях не было ничего подавляющего. Она понимала, что он разжал бы свои руки, сделай она хоть малейшее движение в попытке от них освободиться. А ей этого совсем не хотелось. С укрывавшим ее от звуков и взглядов Данте она чувствовала себя более свободной, чем когда-либо раньше.
– Ты можешь открыть дверь? – В голосе Данте послышалась неуверенность, прозвучавшая в унисон с нерешительностью в его сердце.
Если бы она сделала то, что он просил, это было бы молчаливым одобрением того, как он ее обнимал. Если бы отказалась и потребовала, чтобы это сделал он, как подобает истинному джентльмену, ему бы пришлось ослабить эти узы, а может быть, и вовсе отойти от нее. Она вспомнила боль, исказившую его черты, когда сказала ему, что он не джентльмен, и обиду, которой он не смог скрыть еще раньше, когда она назвала его незаконнорожденным.
Дверь открыла Глориана.
Она не сдержала короткого вздоха разочарования, когда увидела в открытую дверь прямо перед ними вагон-конюшню. Обычно она испытывала облегчение, потому что здесь подходило к концу нудное путешествие через весь состав; в этот же вечер она была бы не против, чтобы впереди оставалась еще пара вагонов. Когда они вышли на площадку, Данте притянул ее. к себе совсем вплотную, и они постояли так несколько секунд, пока от толчка раскачивавшегося вагона за ними не захлопнулась дверь. Грохот вагонных колес и свист ветра оглушили Глориану. Наверное, поэтому она не различала больше никаких звуков, кроме биения собственного сердца, колотившегося гораздо быстрее, чем всегда. Скорее всего это объяснялось прогулкой через весь состав. Они одновременно снова двинулись короткими, осторожными шагами по узкому переходу над предательской сцепкой. Руки Данте служили ей опорой не хуже металлических перил. Она открыла дверь вагона-конюшни, на этот раз сама, не дожидаясь его просьбы.
Данте оставил там зажженный фонарь, но из предосторожности закрепил его так надежно, что упасть и вызвать пожар он не мог. Руки Данте по-прежнему охватывали Глориану; так они дошли до середины вагона, все больше замедляя каждый шаг, и наконец руки его упали.
Близзар и Кристель повернули к ним свои красивые морды. Ноздри Близзара широко раздувались, и он дышал со свистом от удовольствия, а Кристель приветствовала их гостеприимным ржанием.
– О, видно, они с нетерпением ожидают своего конюха.
Эти слова Данте прозвучали с легкой иронией, и Гло-риана подумала – ничего постыдного нет в том, что теперь он работает у нее конюхом.
– Я уверена, что они счастливы видеть тебя, но бьюсь об заклад, они будут еще более рады вот этому. – Глориана вынула из кармана горсть кубиков сахара, отчего Близзар задрал голову, выражая нетерпение. – Они знают, что я всегда краду несколько кусков из сахарницы во время обеда.
– Это сахар? – Он взял с ее ладони пару кубиков и, держа их между пальцами, изучал так пристально, как покупатель проверяет шулерские игральные кости. – – Никогда не видел, чтобы сахар принимал такую форму. А ты уверена в том, что это сахар?
Глориане не доводилось раньше встречать человека, который находил бы простую поездку в поезде такой таинственной или, путешествуя по американскому Западу, не имел понятия ни о фермерских хозяйствах, ни о ранчо. Когда Глориана впервые с ним встретилась, она пришпилила его к стене как неотесанного деревенщину, этого странно одетого, смущенного иностранца, говорившего как квакер.
Он, разумеется, за последние два дня изменился, отчасти утратив свою очаровательную наивность, но проникся духом властности, которая, как она заметила, была для него более естественна. Теперь он выглядел и рассуждал совсем как западный вооруженный бандит – за исключением горячего мальчишеского любопытства в глазах, глядевших на кубик сахара.
– Попробуй его, – отважилась предложить ему Глори.
– Попробуй сама.
– Ох! Я уже выпила чай с двумя такими кусками.
– Тогда пусть попробуют лошади.
Близзар и Кристель не заставили себя ждать. После того как они слизали сахар с ее ладони, Глори помыла руки, набрав полный черпак воды из висевшего у двери ведра. Ей никогда не приходила в голову мысль держать в вагоне-конюшне ведро, полное чистой воды, а беглый взгляд вокруг сказал ей о том, что это было лишь одно из многочисленных усовершенствований, введенных Данте. Она подумала о том, как хороша была мысль прицепить ее собственный вагон рядом с лошадиным, но десятки раз больно ударялась о балку вагонной рамы, выступавшей над полом в дальнем углу. Остальная часть вагона была разобрана, но проклятая рама оставалась, и ей никогда не удавалось пройти, не ударившись о нее ногой или не задев локтем. Данте настелил перед балкой толстый слой соломы, а поверх нее уложил мешки, полные овса и кукурузы. Это не только устраняло вероятность споткнуться, но и позволяло доставать корм, не сгибаясь в пояснице пополам. Глори пожалела, что не подумала об этом сама. В другом углу поверх кучи сена было накинуто одеяло. Это был, несомненно, его спальный матрас, судя по его длине и по лежавшим рядом пожиткам Данте – металлической каске, какой-то похожей на жилет металлической штуке и вещам, выигранным им в карты, – все было уложено аккуратной стопкой. Она с трудом подавила трепетную дрожь, поняв, что рассматривала постель Данте.
Близзар, вытянув шею, потерся мордой о руку Глори, явно требуя еще сахара. Глори мотнула головой в сторону двух кусков в руках Данте.
– Как видишь, они не свалились вверх копытами и не издохли. Попробуй теперь сам.
Он бросил задумчивый взгляд на Глориану и поднес один кубик к губам с отчаянной решимостью ребенка, вынужденного проглотить ложку касторки. Высунув язык, он прижал его к кубику, и его лицо тут же осветилось детской радостью.
– Сахар, – заключил он с такой уверенностью, как будто все время пытался убедить ее именно в этом. И состроил дерзкую гримасу. – Смотри!
Он подбросил кубик высоко в воздух без всякого усилия, но тем не менее его мышцы напряглись четко очерченными округлостями. Он откинул голову назад. Свободно лежавшие волосы отхлынули от его лица, открывая крепкие плоскости щек и жилистую колонну шеи. Данте поймал ртом сахарный кубик с непринужденной грацией, какой позавидовал бы любой шпагоглотатель. Он посмотрел на нее с самодовольной улыбкой, губы его сжались и задвигались так, что она поняла, что он самозабвенно сосал этот несчастный кубик сахара. Он подошел ближе и протянул второй кубик Глориане.
