— Да. — Она отложила в сторону нож и вытерла руки о перепачканный фартук. — Ужин почти готов, — и снова быстро принялась за дело, взяла лук и направилась к печи. Прежде чем он успел предостеречь, ее рука схватилась за горячую крышку. Вскрикнув, хозяйка-ученица выронила ее на пол — лук просыпался в огонь, а обожженные пальцы инстинктивно потянулись ко рту. — Ты не против, — спросила она, дуя на пальцы, — если цыпленок обойдется без лука?
— Конечно. Не придавай этому значения.
Она с благодарностью взглянула на него.
— Тогда можно садиться к столу.
Эштон вымыл руки, смахнул муку со скамьи и сел, Бетани — напротив, молча помолились. Обнаружив очередной промах — пятно черной патоки, не убранное со стола, — девушка нахмурилась.
— Не успела прибрать.
— Это ничего.
Бетани смущенно покачала головой:
— Сижу, как недоумок, ожидая, что кто-то подаст. — Она быстро поднялась. На этот раз, прежде чем прикоснуться к крышке сковороды, на которой жарился цыпленок, взяла кухонное полотенце и поставила еду на стол. — Все сделала сама, — гордо сообщила она, — даже цыпленка ощипала своими руками.
С такой же гордостью Бетани указала на яблочный пирог, а затем снова метнулась к печи и достала… — по крайней мере, предположил он, это должно называться буханкой хлеба, — но почему-то ее лицо разочарованно вытянулось. Появилось что-то плоское: с одного боку подгорелое, с другого — сырое.
— Не понимаю, в чем дело. Делала все, как говорил Дадли.
— Неважно, — успокоил ее Эштон. Ему свело желудок от голода. — Обойдемся без хлеба. — Но аппетит его сразу пропал, как только во рту оказался кусочек цыпленка: как и хлеб, он был недожаренным, а кроме того, сильно пересолен и наперчен так, что обжигало рот. Эштон быстро потянулся к кружке с сидром. Бетани выжидательно смотрела на него.
— Ну как?
Черная патока, соль и перец перемешались во рту, а Бетани смотрела на него с такой надеждой. Четыре года в армии закалили Эштона, он решился проглотить предложенное — на глазах выступили слезы.
— Эштон? — наклонилась она к нему, держа элегантно нож в руке, глаза радостно сияли. Во рту все горело, он едва обрел голос.
— Очень много приправ, — заметил он, стараясь, чтобы голос не прозвучал разочарованно.
— Да? — Улыбка расцвела на ее губах. — Возможно, неравномерно полила патокой и приправами, и твоя порция оказалась особенно наперченной.
Стараясь казаться спокойным, он снова потянулся к кувшину с сидром и наполнил кружку. Отпив прохладного напитка, решил откусить еще кусочек, видя, что Бетани почти не ест, внимательно наблюдая за ним. Настала очередь пробовать яблочный пирог, представлявший собой тестообразное месиво и ставший вполне съедобным, когда его обильно приправили сметаной. Кое-как подкрепившись, Эштон вытер рот салфеткой. Салфетки! Даже трудно себе представить. Он не смог сдержать улыбки — ее глаза наполнились слезами.
— Как ты можешь казаться таким довольным, — спросила она, — когда я чуть не отравила тебя?
Его охватила нежность, такая непрошеная, но неразрывно связанная с его чувствами к ней.
— Ужин — не главное, ценю твои усилия.
— Почему, — удивилась Бетани, — ты проявляешь такую доброту, когда я меньше всего заслуживаю, но больше всего нуждаюсь в ней?
Широкая улыбка осветила его лицо.
— Давай помогу убрать посуду.
Не ответив на ее вопрос, Эштон начал убирать грязные сковородки и посуду. Не такой разборчивый Глэдстоун быстро справился с остатками цыпленка. Оставив Бетани мыть посуду, Эштон за домом взял деревянное корыто, поставил его перед очагом и наполнил водой из деревянного кедрового ведра, что стояло у порога. Она обернулась и вопросительно взглянула на него.
— Считаю, нам обоим не помешает ванна, — объяснил Эштон. — Мне сегодня много пришлось трудиться в конюшнях. — Он дотронулся пальцем до потного лба Бетани. — И судя по твоему виду, у тебя сегодня не было ни минуты отдыха. — Он заметил, как она с любопытством наблюдает, как он вылил в корыто полный чайник кипящей воды. Насмешливая улыбка тронула уголки его губ. — Да, вот так готовится ванна, когда у тебя нет слуг.
Она закончила уборку на кухне и молча смотрела на деревянное корыто и поднимающийся пар над водой.
— Я еще так мало знаю об обязанностях жены.
Эштон остановился перед ней, вместо гнева испытывая к ней глубокую нежность и понимание. Можно ли ее обвинять за то, что произошло: молодая, одинокая, покинутая мужчиной, лишившим ее невинности и оставившим с ребенком, — всего этого вполне достаточно, чтобы напугать любую женщину и вынудить ее совершить отчаянные поступки. Его рука коснулась ее талии и потянула за ленточки фартука.
— Никогда не был горничной у леди, но тоже желаю научиться.
Она ахнула от неожиданности и задрожала, когда его пальцы от талии поднялись к вырезу платья, ловко расстегивая попадавшиеся на пути пуговицы. Боже, как его возбуждала ее красота. Раздевая ее, он с трудом боролся с охватившим все его тело желанием, затем подал ей руку, чтобы не оступилась в корыте. Ей пришлось поджать колени, иначе невозможно было уместиться в импровизированной ванне. Как ему хотелось, чтобы корыто было побольше и вмещало его тоже, хотелось омыть ее плечи, руки, грудь, бедра, дрожащие под его взглядом. Моясь в корыте, Бетани смущалась, словно невинная девушка, — пришлось напомнить себе, что его жена — далеко не невинный ребенок. Оставив ее мыться и ополаскивать волосы, Эштон принялся подметать пол на кухне. Закончив мытье, Бетани обернула свое стройное тело полотенцем. Ему стоило немало усилий, чтобы сдержать себя, не последовать за ней в спальню. Эштон быстро помылся. Пламя желания охватило его, когда в рот попало немного воды, которая, казалось, источала запах Бетани. Направляясь в спальню, он буквально сгорал от нетерпения. Эштон приблизился к постели и охватил взглядом лежащее стройное тело — ожидание стало совсем нестерпимым. Он опустился рядом с ней, жадно целуя, касаясь сквозь тонкую рубашку ее груди. Она вздохнула, прижимаясь к нему, но это не был вздох любви — Бетани спала глубоким сном. Эштон грустно улыбнулся и крепко сжал зубы, подавляя страсть, охватившую все тело, и наконец уснул рядом с женой.
Бетани, лежа в постели с широко раскрытыми глазами, рассматривала грубый потолок из досок, будто читала самую заветную книгу в своей жизни, то улыбаясь, то дрожа: седьмая неделя замужества все расставила по своим местам — кажется, она беременна.
В этом предположении не было ошибки: на четвертой неделе ее удивила появившаяся необъяснимая одышка и необычная чувствительность груди; на пятой — тошнота и, самое главное, исчезнувшие месячные, наступавшие прежде, как по расписанию.
