– Нет, что ты, – и сама заулыбалась чего-то. – Он завсегда у тебя. Ввечеру хожу, ищу его, а он на сундуке твоем спит. Видно, к тебе прислонился, хозяина признал.
– В таком разе заберу животину. Приходи ввечеру повидаться, – взял пушистого, посадил за пазуху.
– В каком вечеру? – Ульянин голос раздался неподалеку. – С кем повидаться? Настька, ты перед боярином растрепой стоишь, бесстыдница! Ужо я тебе! Где бегалась, отчего не пришла хозяина приветить?!
Настя собралась уж оправдываться, но не успела: Норов шагнул вперед заслонил боярышню от грозной тётки. За спиной Вадима Настя и не видела ничего, стояла тихонько и опять улыбалась дурёха.
– Ульяна Андревна, страстная неделя, а ты кричишь, – увещевал тихо, весомо. – Грех.
Настя едва не прыснула смешком, но сдержалась, прикрыла рот ладошкой.
– Вон как? – тётка, видно, ближе подошла, голос громче стал. – Вадим Алексеич, вот уж не знала, что ты попом заделался. В каком таком вечеру? Куда боярышню сманиваешь? Ты хозяин в дому, кто ж спорит, но девице такое можно ли? Настька, чего прячешься? Выходи, бесстыдница!
– Здравы будьте, – промокший Никифор образовался в сенях, приветил дребезжащим елейным голоском. – Прощеньица прошу, что влезаю в боярские разговоры, но дело у меня. Так-то я и подождать могу, послушать о благообразии дома твоего, Вадим Алексеич, о грехах, о бесстыдствах разных.
– Ты тут зачем, Никифор? – Норов голову склонил к плечу.
– Боярин, мое дело маленькое. Весть принести, весть отнести, – жалился зловредный. – Там в гридню десятники просятся, ждали тебя аки посланника божьего. Видать, разузнать хотели про свои грехи и про всякие иные. Сходил бы, слов им кинул просветленных.
– Какие десятники? – тётка затрепыхалась. – С дороги боярин, устал, куска в рот не кинул. Эдак и вовсе замают, – заглянула за спину Норова: – Выходи, Настя, беги к Полине, вели нас стол метать.
Настя вылезла из-за спины боярской, огляделась, разумела, что сей миг тётка и писарь начнут долгий спор, но боярин не дал:
– Никешка, ступай к десятникам, веди в гридню. Ты, Ульяна Андревна, со снедью обожди. Настя, в ложню, простынешь, – и вроде не сказал ничего, а все унялись и пошли туда, куда послали.
Настя чуть задержалась, взглянула на Вадима и улыбнулась. Тот ответил улыбкой, подмигнул и ушел неспешно, поглаживая кота, которого пригрел за пазухой.
– Ой, – боярышня опамятовала, – чего ж тётенька теперь скажет… – и бросилась в ложницу надеть сухое, а уж потом бежать и хлопотать по хозяйству.
И вроде дел немного, а суетилась до темени. И ниток разложила, каких принесла расторопная Зинка, и вышивку для боярской рубахи успела, и на ледник сбегала, набрать сушеных ягод для взвара. Потом уж косу плела, очелье надевала шитое, зная, что позовет боярин вечерять.
Так и вышло: сумерки еще не пали, а Ульяна уж поскреблась в дверь и поманила за собой:
– Ступай уж, бесстыжая, – подталкивала в спину крепким кулачком. – Разрядилась, разрумянилась. Настька, отвечай, как на духу, куда боярин сманивал?
– Никуда не сманивал, – отнекивалась Настя. – Котейка мой у него прижился, так Вадим Алексеич его себе и забрал, сказал, приходить, коли охота будет повидаться.
– Болтушка, – не унималась тётка. – И боярин тоже хорош. Где это видано, чтоб девица по ложням чужим бегалась за котами. Настасья, упреждаю, себя не роняй! Вызнаю чего, косу начисто снесу!
– Тётенька, голубушка, да разве я посмею, – Настя остановилась, смотрела жалобно. – За что ты меня так?
Ульяна остановилась у дверей в гридню, вздохнула тяжко:
– Пугаю тебя, чтоб дурости не сотворилось. Надо бы и Вадима упредить, что много воли дал и себе, и тебе, глупой. Настя, о тебе пекусь, тебе добра желаю.
– Боярин никогда не обидит меня ни словом, ни делом, – Настасья озлилась едва ли не впервой в жизни. – Меня ругай, а его оставь.
– Вон как… – тётка сложила на груди руки. – Мне перечишь? За Норова хлещешься?
Настя промолчала, а вот тётка удивила:
– А, может, так оно и надо, – погладила по головушке. – Ступай, Вадим ждет. Чай, голодный.
От автора:
Планида - участь, судьба
Глава 23
– Вадимка, чего морда довольная? – зловредный писарь собрал связки берёст и уселся на лавку. – Повечерял от пуза? Или иное чего стряслось?
– Отлезь, Никеша, – Норов сложил руки на груди, глядел на писаря своего, будто взором подгонял. – Ты дело сделал? Вот и ступай себе, ложись да спи. Ты ж сам кряхтишь, что я тебя замаял.
– А поговорить? – дедок вроде как обиделся. – Ждал тебя, ждал, а ты ни слова, ни полслова. С десятниками шушукался, а меня погнал из гридни. Вот скажи, морда изуверская, что грядет? Рать или иная напасть?
Вадим если и хотел отшутиться, то не смог: дед старый совсем и жалкий. Сколь знал его Норов, а таким еще не видал, потому и подошел, и положил тяжелую ладонь на хлипкое плечо:
– Что б ни надвигалось, Никифор, не опасайся. Ты ближник мой, как жил при мне, так и жить станешь. В обиду тебя не дам. Что, дед, тяжко совсем стало? – Вадим нагнулся, заглянул в потускневшие старческие глаза.
– Ништо, попрыгаю еще, – писарь накрыл своей рукой ладонь Норова. – Вадимка, за тебя боюсь. Ты ж рать собираешь, так ли? Ужель время пришло? Ты себя сбереги, а боле мне ничего и не надо, – писарь голову склонил, засопел слезливо.
– Эх ты, коряга старая… – Вадим уселся рядом с Никешей. – Сберегу, не тревожься. Мне теперь есть для чего жить и чему радоваться. Понял, нет ли?
– А чего не понять? – дедок сопеть перестал, оживился и просиял. – Что, сманила тебя кудрявая? – Никеша ощерился улыбкой глумливой. – Я ныне в гридню заглянул, пока вы вечеряли, так сам едва не сомлел, когда ты на боярышню глядел. Ей богу, был бы девкой, полыхнул соломкой сухой. Но упреждаю, Ульянка следит за тобой зорко. Ни много, ни мало соколицей кинется, если Настю обидишь.
– Эва как, – Норов бровь изогнул. – Все что ль? Ожил? Чего ж сопел, как баба? Никешка, кто меня сманил и куда с гляжу, не твое дело. Ты писарь, вот и пиши. И иди уже отсюда, чтоб глаза мои тебя не видели до самого утра.
– Спёкся ты, Вадимка, как есть спёкся, – дедок хохотнул, заерзал на лавке. – К Насте навострился? А вот кукиш тебе.
– Никеша, сей миг за дверь выставлю и не погляжу, что ты старик немощный, – Вадим насупился.
– Я-то чего, я-то уйду, – радовался зловредный. – А боярышни тебе нынче не видать, как своих ушей. Что, выкусил?
– Дед, не зли меня, – Норов кулаки сжал. – Знаешь чего, так говори!
– Расколыхался, гляньте, – дедок хохотнул. – Боярыня увела Настю в свою ложню, велела там ночевать. Иди теперь, тащи ее за косу, но знай, Ульяна тебе все волоса повыдергает и морду расцарапает до горки. Я б поглядел на такое-то, – писарь смеялся уж в голос.
Вадим прищурился злобно, но тем писаря не пронял; Никеша долгонько еще хохотал и потешался над боярином. Норов и не слышал его, сердился на Ульяну, хоть и признавал ее правоту, какая поперек горла ему встала.
– Вадимка, ты не печалься, – дед унялся и тяжко поднялся с лавки. – Завтра пойдешь с Ольгой стрелы метать? Так я подмогну. Боярыне глаза отведу, а ты давай, скачи козлом к Настасье. Она ведь тоже пойдет глядеть? И как не пойти, все Порубежное соберется.
– Связался чёрт с младенцем, – Норов оглядел писаря. – Ты супротив Ульяны? Никеша, ты уж заранее обскажи попу, как тебя отпевать, громко иль потише.
– Ты, Вадимка, парень не глупый, но что до бабьего племени – теля телём. Много ты понимаешь про боярыню. Она, чай, тоже баба и не старая еще, – писарь напустил на лик задумчивости горделивой.
– Свататься к ней порешил? – Норов кивнул весомо, пряча улыбку в усах. – Что ж, слова поперек не скажу. Только чур потом мне не жалься, что сладить с ней не смог.
– К боярыне? – дедок губами пошамкал, раздумал. – Избави бог. Изведет меня за пару дён. Ей иной муж нужен, какого сама выберет. Чую, такой еще не родился.
