— А наследник?
Он обхватил её лицо ладонями.
— Как я уже сказал вам, я не хочу иметь детей. Наследник у меня есть. Мой родственник.
Она всмотрелась в его глаза, стараясь отыскать там правду, но нашла лишь пыл, желание и томление.
Их губы слились. Она хочет его. Никогда в жизни она не испытывала такого сильного желания. Реально ли оно? Если действительно в ней скрывается женщина, этот мужчина выпустит ее на свободу. Или он подтвердит ясесто-чайшую проделку природы. Осмелится ли она выяснить это?
Но если хотя бы не сделает попытку, она всю жизнь будет жалеть об этом.
Люсинда обвила руками его шею и провела по его губам языком.
Он застонал и раскрыл губы.
— Люсинда, — пробормотал он.
«Хьюго, любовь моя», — прошептало ее сердце.
Руки горячие и крепкие, как сталь, подхватили ее. В его объятиях было безопасно и надежно. Прижавшись к его груди, Люсинда почувствовала себя хрупкой, драгоценной и невероятно женственной.
Хьюго отнес ее в свою комнату, подошел к огромной кровати с пологом на четырех столбиках и осторожно поставил Люсинду на ноги. Обхватил руками ее лицо, осыпал легкими поцелуями ее веки, нос, уголки рта.
Как медленно. Ей не нужно время, не то она начнет думать. Она взялась за пуговицы на его сюртуке.
Он застонал. Грудь его вздымалась часто и неровно, как и ее. Он сбросил сюртук, окинул Люсинду взглядом с ног до головы. Развязал тесемки ее платья. Увидев, что лиф остался на месте, нахмурился, но потом нашел булавки и вытащил.
Ей тоже захотелось увидеть его. Ее пальцы метнулись к пуговицам его жилета.
— Не волнуйтесь, любимая. — Голос его звучал хрипло. Любимая. От этого слова она утратила всякую возможность сопротивления.
Он снял жилет, сорвал с себя галстук, непослушными пальцами расстегнул у горла рубашку. Она увидела на его груди темные волосы. Коснулась этих упругих завитков, грубых, очень мужских. Потом нерешительно посмотрела на него. Не подумает ли он, что она слишком дерзка?
Люсинда смело положила ладонь ему на грудь, впитывая в себя ее жар.
Он резко втянул воздух.
Люсинда улыбнулась.
— Ах вы, маленькая распутница, — шутливо сказал он, не скрывая своего восторга.
Ему понравилось ее прикосновение. А она пришла в упоение, ощущая жесткие завитки над горячей кожей. Она запустила пальцы глубже в открытый ворот его рубашки и ощутила выпуклые мышцы его груди.
Он схватил Люсинду за руку, поднес ее к губам, поцеловал каждый палец, не сводя с нее глаз.
— Твоя очередь, — прошептал он.
Он коснулся губами ее шеи, вдохнул ее запах.
— Ты восхитительно пахнешь.
Он стянул с нее лиф платья, показались сорочка и корсет. Хьюго застонал, губы его скользнули по ее грудям, едва прикрытым тонкой сорочкой. Он развязал тесемки на сорочке, расшнуровал корсет легко и умело, и стал мять и тискать одну грудь; обвел пальцем сосок, который сразу же стал твердым и уперся в тонкую ткань сорочки.
Люсинда окаменела в ожидании боли, ощутила дурноту. Ей очень нравятся его поцелуи, его ласки, но боль, которую он ей причинит, она не вынесет.
Он посмотрел на нее:
— Что такое, любимая?
Чувство вины, горькое, как желчь, комком застряло у нее в горле. Он подумает, что она кокетка худшего пошиба. Покачав головой, Люсинда закрыла глаза.
— Простите меня. — Она отвела его руку и скрестила руки на своей полуоткрытой груди, внезапно с ужасом ощутив, что стоит перед ним полуобнаженная.
— Я причинил тебе боль? — Искреннее волнение в его голосе заставило ее посмотреть на него.
— Это я… это я виновата… — Она отступила, спина ее уперлась в край кровати. Бежать некуда. Люсинда отвернулась и уставилась на синий, с золотом, полог. — Я не могу.
Хьюго не шелохнулся, но она ощущала его взгляд на своем лице.
— Это бессмыслица. Вы целовали меня так, что… — Он коснулся пальцами ее подбородка. — Называй меня Хьюго и обращайся ко мне на ты.
Люсинда отпрянула. Хьюго отдернул руку. Застыв, он смотрел на нее. Люсинда не смела, на него взглянуть.
— Простите меня.
— Твой муж причинял тебе боль. — Он посмотрел на шрам у нее на ключице. — Это он сделал?
Люсинда кивнула.
— Это произошло случайно, — шепотом ответила она. — Он был пьян. — Ей самой очень хотелось в это верить.
— Он не хотел тебя обжечь сигарой?
— Я рассердила его, когда он был пьян. Хьюго вздохнул.
— Боже мой. Мужчина не вправе причинять боль женщине. Будь он трезвый или пьяный. — Он коснулся ее плеча. — Клянусь, я никогда не сделаю ничего подобного.
— Я знаю, вы не причините мне боли. Нарочно. Но я… — Крепко стиснув сорочку, прикрыв грудь, Люсинда отвернулась, чтобы не видеть выражения жалости на его лице. — Со мной что-то не так. Мне не нравится… это.
— Но ведь тебе нравятся поцелуи. Она вспыхнула.
— Это совсем другое.
— Он старался сделать больно, когда ласкал тебя? — О Боже. Она больше не вынесет.
— Прошу вас, милорд. Хьюго. Позвольте мне уйти.
— Ответь мне только на этот вопрос, Люсинда. Когда он ложился с тобой в постель, он делал тебе больно? Не только в первый раз, но и во все последующие?
— Да. Он говорил… что я… фригидная… — Она бросила быстрый взгляд на его лицо. — Он не мог возбудить меня, что бы ни делал. Под конец он даже не раздевался. Только выполнял свой долг и… — Голос ее дрогнул.
— А что он делал, чтобы возбудить тебя? Причинял боль?
— Он говорил, что это единственный способ заставить меня хоть что-то почувствовать.
— Ему доставляло удовольствие, что тебе больно и страшно. Хорошо, черт побери, что он мертв, иначе я убил бы его собственными руками.
— Потом он умолял простить его. Обвинял во всем меня, потому что я была равнодушна.
— Мерзавец. — Он обхватил руками ее лицо. — Бывают же такие мужчины — свиньи. Он делал это, чтобы доставить удовольствие себе, а не тебе. Люсинда, а ты не чувствовала, что что-то не так? Не говорила с твоей матерью? С какой-нибудь знакомой женщиной?
— Он пригрозил, что всем расскажет обо мне, если я хотя бы заикнусь об этом. — Она опустила ресницы, чтобы избежать его взгляда, зная, что он будет презирать ее за слабость. — Я не хотела, чтобы кто-то знал, что я… такая. — Фригидная. Холодная. Бесчувственная.
— Я в это не верю. Ты страстная женщина. Я почувствовал это в тот момент, когда встретил тебя. Этот… человек украл у тебя радость и наслаждение. Нельзя жить, думая, что между мужчиной и женщиной существует лишь то, что причиняет боль.
— А что, если вы ошибаетесь?
