— И с какой же целью? Я, разумеется, не сомневаюсь, что это будет неплохим капиталовложением. Собственность на площади со временем удвоится в цене…
— О Господи, Джеймс, ты сегодня что-то плохо соображаешь. Я думаю о Маргарет. Маргарет, твоей дочери, которая носит в себе Хейта-Эббота…
Джеймс прикусил незажженную трубку.
— Коннора, моя дорогая, Коннора. Ирландского католика Коннора. Абигейл никогда в жизни не продаст свой дом ирландскому католику. И что скажут другие жители этого района? Они будут возмущены. Мы можем спровоцировать еще одно восстание в Бостоне, — Он усмехнулся собственной шутке.
— Оставь это мне, Джеймс.
* * *
Наконец-то осуществилась мечта Патрика Коннора, Его первая рождественская ночь на Бикон-Хилле имела для него особое значение. Было общеизвестно, что рождественская ночь на Бикон-Хилле — это незабываемое зрелище. Пение рождественских гимнов, зажженные свечи в каждом окне, карнавальная атмосфера царила в этом районе, на окнах не задергивались шторы, чтобы одетым в костюмы ранних пуритан ряженым, звенящим рождественскими колокольчиками, было видно, как поднимаются за праздничными столами бокалы с шампанским.
Но несмотря на праздничное настроение, Патрик был полон злости, когда Маргарет, благодарная судьбе за то, что вскоре станет матерью, развесила по стенам их прекрасно обставленного роскошного дома распятия и изображения святых картин. У этой женщины не было ни капли вкуса, если она могла на эти благородные стены вешать дурацкие распятия…
При виде ее, снующей по дому с вечными четками в руках, Патрик чувствовал, что у него начинается мигрень. Были случаи, когда он срывал со стен эти распятия и картинки, ломал и рвал их, срывал с ее рук четки и топтал их ногами. Он был полон решимости заставить Маргарет забыть о своей новой религии и занять свое место в обществе для них обоих.
Их дочь родилась в 1902 году и получила имя Маргарет Эббот Коннор. Она была похожа на мать — некрасивая, бледненькая и даже в младенчестве имела длинноватый протестантский нос. Хотя Патрику это не нравилось, его жена продолжала называть малышку Мэгги, именем, которое Патрик не выносил совершенно. «Мэгги» звали его рыжеволосую сестру, которая была типичной «ирландской собачонкой», как презрительно называли ирландцев чопорные бостонцы. Так что он сам называл девочку полным именем Маргарет. Что касается жены, то он ее вообще никак не называл.
Она не только раздражала Патрика, но и озадачивала его. Она делала все то, что он запрещал ей делать — даже навещала его семью, включая сестер, хотя он в очень резких выражениях запретил ей это. Она покорно улыбалась, виновато опускала голову, бормотала какие-то оправдания и извинения, а затем все опять повторялось. И все это невзирая на все более часто повторяющиеся приступы ярости мужа. Патрику и в голову не приходило, что упрямство его жены — это просто решимость недавно обращенной католички спасти его бессмертную душу, вернуть его к своим корням и своей религии.
Даже на следующий год, лежа на больничной койке, после того как она родила очаровательного сына, она бросила ему вызов. Патрик хотел назвать сына Джеймсом. (Он даже обдумывал возможность официально сменить свое имя на Эббот, такие вещи встречались среди ирландских иммигрантов, которые хотели получить настоящие высокородные английские фамилии.) Однако Маргарет, заполняя бланк для свидетельства о рождении во время отсутствия Патрика, нахально назвала сына ирландским именем Пэдрейк в честь мужа, а не своего отца. И у нее еще хватило наглости утверждать, что она это сделала, чтобы доставить ему удовольствие.
Пэдрейк Эббот Коннор был крещен в соборе в присутствии старших Эбботов. К великому изумлению Патрика, Элис Эббот увлеклась красотой полуязыческих католических обрядов, хотя и не созрела до того, чтобы принять эту веру.
В конце концов Патрик махнул рукой на Маргарет, позволив ей делать все так, как полагалось по ее новой вере. Он завел любовницу, чувственную красавицу португалку, которую поселил в снятой для нее квартире на Блэк-Бей, восстановил свои связи с брокерской фирмой в Нью-Йорке, расширил деятельность своего банка и с помощью тестя, оказываемой, впрочем, без особого энтузиазма, продолжал свои попытки подняться выше в этом мире, который должен по праву принадлежать миллионеру, зятю Эбботов, жителю самого фешенебельного района Бостона.
Джеймс Эббот выдвинул его в члены клуба «Сомерсет», однако Патрику было отказано в членстве. Даже попытка Джеймса привести зятя в «Гарвард Порселлиан клаб» в качестве гостя была встречена более чем холодно. У «Бруклин кантри клаба» также нашлись свои причины, чтобы отказать ему, а «Сити клаб корпорейшн» объяснил, что даже не все сыновья первых семей Бостона могут стать его членами. В «Юнион клабе» Джеймсу сказали, что лет через десять — пятнадцать, возможно, появится вакансия, и тогда они рассмотрят возможность принятия в свои члены его зятя. И хотя Элис и Джеймс патронировали ассамблеи, на которых впервые выходили в свет дебютантки, имена Маргарет и Патрика ни разу не были включены в списки приглашенных.
Затем неожиданно во время утренней прогулки упал и не встал Джеймс Эббот. Семья очень гордилась тем, что на похоронах присутствует столько самых известных людей города. Черт бы побрал эти роскошные похороны, думал Патрик, умер единственный человек, поддерживавший его.
На Элис Эббот сильно подействовала безвременная кончина мужа, у нее появились некоторые странности. Найдя свою религию чересчур сухой, она нашла утешение в религии своей дочери и также приняла католичество. После этого она стала огромное внимание уделять своим туалетам, следя за последней парижской модой и надевая на приемы настоящие фамильные драгоценности.
Затем она купила пару королевских догов и, надев на них ошейники, украшенные изумрудами, прогуливалась с ними по Тремонт-стрит. Она привела в состояние шока весь Бостон, воздвигнув роскошный дворец в стиле венецианских палаццо на небольшом клочке земли, которым она владела на Блэк-Бей. Она закрыла свой дом на площади Луисбург — она назвала свое действие «Декларацией Независимости от Кирпича». Ей надоели вечные склоки из-за того, кому и как мостить площадь, и то, что жители этого квартала гордились тем, что могли выложить кирпичом тротуары возле своих домов. Чтобы показать, что для нее кирпич ничего не значит, Элис построила свой дворец вокруг небольшого квадратного дворика, мощенного мраморными плитами. Около дворца были итальянские сады, пруды с лилиями, фонтаны, а внутри она разместила бесценную коллекцию произведений искусства, которые закупала на оптовых распродажах наряду с мебелью, коврами, гобеленами, ранее принадлежавшими английским лордам, русским князьям и французским королевам.
