– Значит ли это, что вам безразличны все окружающие?
Он напрягся.
– Я не могу заботиться о ваших чувствах и ваших интересах. Что бы вы там ни чувствовали, это ваши чувства, не мои. Вы привыкли к порочным, основанным на эмоциях отношениям и с вашей мамой, и с вашими подружками, и с вашей семьей…
– Мои чувства к матери не порочны!
– Неужели? – обернулся он. – В таком случае какое вам, черт побери, дело до Алексиса, Эрика и любого другого из моих людей? Какого рода сентиментальные суждения вы выносите о вещах, о которых понятия не имеете?
Она подобрала ноги и обхватила руками колени, он явно пытался запугать и обидеть ее.
– Если мне придется играть принцессу Софию, вам лучше рассказать мне все. Что случится с Эриком?
– Он без возражений понесет положенное ему наказание.
Пенни закрыла глаза, пытаясь что-то припомнить.
– Если вы собираетесь высечь его, я ухожу.
– Вы не думаете, что он заслужил порку, так? Какое у вас доброе сердце! Вы слишком великодушны. В любой европейской армии сон на посту обычно карается немедленной смертью через повешение.
Пенни так и не поняла, какие нотки прозвучали в его голосе. Ей вдруг показалось, что она уловила нечто злое, дьявольское, сарказм, граничащий с жестокостью. На глаза навернулись слезы.
– Прошу вас, – всхлипнула она. – Это же варварство!
– Эрик – мой личный охранник. Это не игра и не каприз. В его руках ваша жизнь, впрочем, как и моя. – На золотых нитях халата вспыхивали огненные отблески. – Но вы все равно считаете, что я должен проявить милосердие?
Пенни дернула за распустившуюся ниточку своего покрывала. По спине побежали мурашки.
– Да, считаю. Конечно, считаю! Разве милосердие – не один из принципов христианства? Почему бы вам просто не сделать ему выговор и не забыть об этом?
– А как насчет невинных людей, которые погибают из-за того, что караульный заснул на посту и враг напал неожиданно? Это милосердно? А всего лишь надо повесить одного, чтобы всем другим неповадно было, и тогда одна-единственная смерть может спасти тысячи жизней. Армия не может существовать без строгих правил и определенных наказаний. – Он погасил пальцами одну свечу.
– Значит, милосердию нет места?
Тьма сгустилась по углам, отражаясь в его глазах.
– Солдаты идут в бой, полагаясь не на милосердие. Они полагаются на идущего рядом с ним, а спину им прикрывает бесстрастная справедливость офицеров. Или вы считаете, что дисциплина – выбор каждого?
– Я не знаю. Но даже армия состоит из простых смертных, и они имеют право на ошибку.
– Так и есть. Но вы-то теперь не простая смертная, вы – принцесса. И как бы вы поступили на моем месте?
– Я не принцесса, – покачала она головой. – И не хочу быть ею.
Он затушил еще одну свечу. Меж пальцев скользнула струйка дыма.
– Мне было семнадцать, когда я впервые взял на себя командование. Мою снисходительность и мягкость приняли за слабость. В войсках наступил полный хаос. Я потерял пятьдесят солдат в потасовке, в которой должен был бы лишиться не более пяти. Не надо говорить мне о милосердии!
– Но все это… – Она махнула рукой. – Но все это про вас, не про меня. Мое мнение не имеет никакого значения!
Его насмешливый взгляд просверлил ее насквозь.
– Вы и вправду верите в это?
Она потуже завернулась в покрывало.
– Если наказание Эрика нельзя изменить, если здесь нет места жалости, зачем вы спрашиваете меня?
Он улыбнулся, кончики губ криво изогнулись.
– Я надеялся, вы приведете аргументы и докажете, что я не прав.
Она совсем растерялась, в душе началась полная неразбериха.
– Вы хотите, чтобы я убедила вас поступить по-другому? Я ничего не понимаю!
Свет оставшихся свечей очертил линию его подбородка и скул.
– После той трагической стычки мой дед высек каждого десятого из моих солдат, поскольку меня, конечно же, тронуть было нельзя. Прекрасная идея, отличный урок жестокости. Я выстоял с самого начала и до конца, хотя наказание длилось несколько дней. Меня тошнило, но я не позволил себе расслабиться. Принцам нельзя быть слабыми. Но я думал, что у вас может найтись другой ответ. Неужели в вашем простом и благоразумном Норфолке нет ничего, что могло бы спасти меня от выбора, который мне приходится делать ежедневно?
Она ощутила себя застывшей и одинокой, словно заглянула в глубины забвения.
– Можно попробовать воззвать к человеческой гордости, вместо того чтобы угрожать наказаниями. Вдруг это сработает?
– Очень даже может быть. – Принц поднял свечу и зажег ею остальные. – Из ужасного представления деда я вынес еще один урок. Порка ломает что-то в человеке. После этого от него уже нет особой пользы. – Кривая улыбка стала шире. – Правда, если его повесить, то пользы от человека вообще никакой не жди. Видите ли, мисс Линдси, я терпеть не могу потери. Так что, несмотря на строгую дисциплину, я попытался найти иной путь, основанный больше на уважении, чем на жестокости.
Она молча взирала на него, не в силах вдохнуть или выдохнуть. Воск медленно стекал по желтым палочкам свечей.
Николас направился к двери. Провел рукой по гладкому дереву.
– Моя мать, бывало, говорила, что в двери живет дух того материала, из которого она сделана: дуба, священного дерева друидов; железа, защиты от зла. Насквозь пропитанная сказаниями и верованиями Глариена, она считала двери священными.
Пенни зарылась лицом в покрывало, вполуха прислушиваясь к его словам. В груди огнем полыхала правда: «Он накажет Эрика из-за нее».
– Вам нравятся двери?
– Мне определенно не нравятся небольшие пространства без дверей. Эрик мне не друг. Я не могу относиться к нему иначе, как с беспристрастной справедливостью.
– И что же вы сделаете? – подняла она глаза, к горлу подступила дурнота.
Принц повернулся к ней и одарил ее очаровательной, соблазнительной улыбкой:
– Эрик вычистит конюшню и будет целую неделю полировать обувь моих людей. В дополнение к остальным обязанностям. Вполне справедливо, как по-вашему?
Волна самых разнообразных эмоций накрыла ее с головой, от облегчения до злости, от раздражения до благодарности. Она молча открывала рот, словно выброшенная на берег рыба, глаза застили жгучие слезы.
– О Боже! – выдавила она наконец. – Он будет полировать обувь?
– Таково наказание за столь незначительное прегрешение, – ответил принц.
Пенни вскочила на ноги, не расставаясь со своим покрывалом.
– И все это время вы говорили именно об этом наказании? О чистке обуви? Тогда к чему все эти разговоры о порке и виселице? Зачем вы издевались надо мной? За что? Какая нам обоим от этого польза? Вы сумасшедший! Отвратительный, опасный психопат! Это невероятно! Неужели вы просто играли с моими чувствами? Нарочно пытались расстроить меня? Зачем? Что я такого сделала? Чем заслужила подобное обращение?
