— О Боже! Так и есть!
— Мы уже собирались возвращаться во Францию, когда по неизвестным причинам были арестованы.
— Арестованы! Как? — воскликнула Батистина, хватаясь за щеки.
— Да, да, арестованы… Вместе с Федором, Ли Каном, Грегуаром… Нас отправили на каторгу, в Сибирь… нам удалось бежать… Я потом расскажу тебе подробности, но мы пересекли Монголию и оказались в Китае…
— Я все время спрашиваю себя, какой он, Китай?! — воскликнула Батистина.
— Ну, там полно китайцев, моя крошка Батистина… И еще там на каждом шагу встречаются пагоды, китайские фонарики, китайские мандарины, драконы и летающие собаки… Но именно там, в Пекине, я встретил нашего отца!
Батистина вся превратилась в каменную статую. Она очень серьезно смотрела на Адриана, широко открыв свои голубые глаза. Казалось, она не очень хорошо поняла, что сказал молодой человек.
— Нашего отца?! — повторила она машинально.
— Да, Батистина, граф Амедей де Вильнев не умер на борту корабля, возвращаясь из России, как нам сказали, но бежал из Франции, добрался до Китая, где стал генералом у китайского императора. В Китае он известен под именем Голубого Дракона.
— Голубого Дракона! — повторила опять, словно эхо, Батистина со странной улыбкой на лице.
— Да, и он умер у меня на руках там, в Пекине. Но перед смертью он заставил Флориса поклясться, что тот выполнит его предсмертную просьбу, — мрачно закончил Адриан.
В комнате воцарилось молчание. Адриан продолжал:
— Полиция преследовала нашего отца за то, что он состоял в банде знаменитого разбойника Картуша.
— Как? Граф де Вильнев, наш отец, был бандитом? Грабителем? — пришла в ужас Батистина.
— Нет, нет, сестренка! — торопливо промолвил Адриан, лгавший из благородных побуждений. — Он восстал против власти регента Филиппа Орлеанского. Это было очень благородно с его стороны. Он защищал бедных и угнетенных…
— О, Адриан, какое облегчение. Ты меня утешил, — вздохнула Батистина. — А что же наша мать, графиня Максимильена?
«Ай-ай! Боже милосердный! Как же мне сейчас придется приукрасить действительность!» — подумал Адриан.
— Видишь ли… дело в том, что твоей матерью была вовсе не графиня Максимильена… твоя мать умерла при родах… Это была очень знатная дама… придворная дама. Я не знаю ее имени, но отцом был граф де Вильнев, и он отдал тебя на воспитание своей жене, прежде чем покинул Францию навсегда. Несмотря на столь странное и двусмысленное положение, графиня воспитала дочь своего бывшего мужа. Она тебя полюбила как родную дочь.
— И я тоже ее любила как родную мать! Боже мой! Боже мой! Мой отец… Моя мать… — шептала Батистина.
Девушка внезапно вскочила и подбежала к окну, ощущая на себе взволнованный взгляд Адриана. Батистина резко обернулась: ее лицо застыло словно маска; в глазах ничего нельзя было прочесть.
— Итак, я, так же, как и Флорис, незаконнорожденная. Именно это ты и хотел мне сказать, Адриан, — промолвила девушка каким-то бесцветным, лишенным всякого выражения голосом.
— О, дорогая, это не имеет никакого значения, по крайней мере для меня. Ты ведь знаешь, я придерживаюсь новых идей в философии… Ты по-прежнему моя любимая, обожаемая сестра, а больше никто ничего не знает и не узнает никогда!
— Так я — твоя сестра? Ты уверен? — спросила Батистина почти шепотом.
— Ну да, сводная сестра. Но для меня это совершенно безразлично, я считаю тебя родной…
— Но… А Флорис? — спросила Батистина, поднимая на Адриана свои голубые глаза.
Молодой человек слегка вздрогнул. Вот они и добрались до самого трудного…
— Вы с Флорисом были воспитаны вместе, вот и все.
— Ты хочешь сказать, что…
— Да, Флорис тебе не брат! Именно это я и должен был тебе сказать!
Батистина вновь отвернулась к окну. Она смотрела на усыпанные цветами деревья в парке. Где-то посвистывал дрозд.
— Адриан, зачем нужно было говорить мне все это именно сейчас? Почему Флорис расстроил мою свадьбу? — прозвучал тоненький голосок, так не похожий на обычный голос Батистины.
— Потому что твой отец заставил меня поклясться, что я женюсь на тебе. Он лежал тогда на смертном одре, и я не мог отказать умирающему! — мрачно произнес Флорис, тайком проникший в комнату.
Он присутствовал при окончании трагической беседы. Батистина смело взглянула своему врагу прямо в лицо.
— И, хочешь ты того или нет, я сдержу слово! — бросил Флорис, выходя из комнаты.
Странная атмосфера воцарилась в замке. Батистина больше не сидела и не дулась у себя в комнате, а спускалась к завтраку, обеду и ужину в столовую, вновь открытую по случаю возвращения Флориса и Адриана. Со всей жестокостью, свойственной девушке семнадцати лет, она делала вид, что не замечает присутствия Флориса за столом, и разговаривала только с Адрианом. Адриан терялся в догадках. Девушка ни разу не заговорила с ним о тайнах, о которых он ей поведал. Адриан спрашивал себя, хорошо ли она его поняла. Батистина улыбалась старшему брату открыто и безмятежно, а к Флорису обращала равнодушное, непроницаемое лицо.
В глубине души Флорис сожалел о том, что позволил себе впасть в ярость и не совладал со своим буйным темпераментом. Несколько ласковых душевных слов, слов раскаяния и сожаления, кое-какие знаки внимания и откровенное объяснение могли бы разрушить стену отчуждения, которую с превеликим удовольствием возводила между собой и Флорисом Батистина.
По натуре прямая, добрая и нежная, Батистина, не имея хороших советчиков, теперь яростно и безжалостно уничтожала всю свою детскую любовь и нежность к Флорису. Она гнала от себя воспоминания о том, что у нее закружилась голова в церкви, когда она, объятая счастливым предчувствием, уже почти узнала того, кого считала своим братом. Она сожалела о счастливых днях, когда ее окружало внимание мужчин, и сердилась на Флориса за то, что он так грубо, почти презрительно сказал ей, что обещал жениться на ней и сдержит слово.
Итак, молодые люди завтракали, обедали и ужинали в полном молчании, если только Адриану не удавалось обменяться с Батистиной несколькими ничего не значащими фразами под пристальными и удрученными взглядами Федора и китайца, в то время как Элиза и Грегуар тихонько переговаривались на кухне.
Жорж-Альбер был тоже угнетен царившим в доме всеобщим унынием, однако не забывал набивать себе брюхо лакомствами.
— О, Жорж-Альбер! Ты совсем не изменился! — воскликнула Батистина, вытаскивая из тарелки лапку обезьянки, которую та с упоением обмакивала в соус.
