Рейнло не хотелось спорить. Он мечтал сохранить в памяти те мгновения, когда держал Антонию в объятиях, зная, что она принадлежит ему безраздельно. Он стремился запомнить ее искренность. Никогда прежде он не встречал женщины, которая искала бы наслаждения с такой открытостью.
Но больше всего он хотел бы испытать эту близость снова. Антония слегка пошевелилась, послышался тихий вздох. Рейнло кольнуло чувство вины. Должно быть, ей больно. Он набросился на нее словно варвар, крушащий тараном ворота крепости. Ему следовало бы стыдиться. Однако он чувствовал себя властителем мира.
Рейнло поднял руку, тяжелую, как каменная глыба, и положил на обнаженный живот Антонии. Ее юбки сбились в складки под грудью. Он даже не потрудился ее раздеть. Он вел себя как настоящий дикарь.
Счастливый дикарь. Антония осушила его до дна. Ни одной женщине еще этого не удавалось.
Закрыв глаза, он уткнулся подбородком в плечо Антонии и глубоко вдохнул. Ему хотелось вобрать в себя ее запах, ставший его наваждением. Этот восхитительный, божественный аромат мешался с легким мускусным ароматом их недавней близости.
«Если бы жизнь всегда была такой».
Бесконечно долго они лежали неподвижно. Рейнло почувствовал, как замирают беспокойные мысли, скованные сладкой дремотой. Антония обхватила ладонью затылок Николаса, словно в неловкой попытке его защитить. Никто никогда не стремился его защитить. Одна лишь Элоиза.
Рейнло испытал удивительное умиротворение. В его беспутной жизни покой был редким гостем, и теперь Николас не спешил его прервать. Как странно, что из всех чудесных даров Антонии самым драгоценным было не ошеломляющее наслаждение, а эта безмятежность.
Рейнло замер, наслаждаясь их тихой близостью, внезапно понимая то, что прежде мешала осознать страсть: дерзкая, непокорная старая дева Антония Смит вовсе не была девственницей.
Открытие потрясло его. Это казалось немыслимым, невероятным.
Ею обладал другой мужчина. Рейнло и раньше догадывался об этом. Но за страстностью мисс Смит скрывалась неопытность, она не привыкла лежать в объятиях любовника.
«Не девственница…»
Не произнеся ни слова, Антония отняла руку от его лица, затем одернула юбки и села. Рейнло невольно почувствовал себя покинутым.
Ни он, ни Антония не были созданы для тихой, безмятежной жизни. Невозможно вечно лежать, вспоминая счастливые мгновения пережитого блаженства. И все же Рейнло стоило немалого труда подняться и сесть, привалившись спиной к стене.
Темный силуэт Антонии четко выделялся на фоне звездного неба, видневшегося в квадрате окна. Она сидела, подтянув колени к подбородку. Ее светлые волосы, рассыпавшиеся по плечам, слабо мерцали в сиянии звезд.
Рейнло не помнил, как вынимал из них шпильки. Он был так одержим желанием, что в его памяти сохранился лишь пьянящий восторг обладания. Он и впрямь вел себя как дикарь.
Антония посмотрела на него сквозь темноту.
— Меня хватятся, если я задержусь, — прошептала она.
Что? Рейнло растерялся. Эта ошеломляющая близость не повторится?
Подавшись вперед, он схватил Антонию за плечо.
— Мы еще не закончили.
— Закончили.
В ее словах звучала непреклонность. Стряхнув руку Рейнло, Антония подвинулась в угол скамьи.
— Опасности нет. Никто не заметит твоего отсутствия. Останься.
Казалось, его настойчивый хриплый шепот повис в воздухе. Словно Рейнло просил Антонию остаться не на какой-то час, а навсегда.
Навсегда… Черт возьми, он привык жить одним днем, не думая о вечности. И теперь впервые пожалел об этом.
— Останься, — повторил он вкрадчиво.
Однако старания его не увенчались успехом.
— Я не могу.
— Я был груб с тобой?
В хриплом голосе Рейнло слышалось искреннее смущение. Пусть он пытался обольстить Антонию, но это не означало, что каждое его слово — ложь.
— Я вел себя непростительно. Меня ослепила страсть, это мое единственное оправдание. В следующий раз я буду нежнее.
Он думал, что труднее всего умолять. Но теперь он готов был оправдываться и извиняться. Маркиз Рейнло никогда не просил прощения.
Антония издала сухой смешок.
— Не глупи, Николас. Ты не сделал ничего, что не отвечало бы моим желаниям.
Рейнло, сгорая от стыда, облегченно перевел дыхание. Уверенный в себе, он обычно довольствовался лишь собственными суждениями, не ища подтверждения у других. Но Антония Смит была необычной женщиной. С ней все было иначе.
Немного помолчав, она добавила с горечью:
— По крайней мере, мы не лгали друг другу. В нежности чувствовалась бы фальшь.
Рейнло подавил безумный порыв возразить ей. За необузданным желанием скрывалось уважение, симпатия и… нежность. В то мгновение, когда Антония мягко коснулась его волос, его каменное сердце дрогнуло — столько неизъяснимой нежности таилось в ее жесте. Пусть над ними властвовала страсть, это не означало, что они не испытывали ничего, кроме страсти.
— Не убегай. Еще рано.
Придвинувшись к Антонии, Рейнло ласково взял ее за подбородок. Она вздрогнула, взволнованная больше, чем ей хотелось показать.
Он прижался губами к ее губам. Легкое касание губ напоминало тот волнующий поцелуй у ручья, который привел Николаса в смятение. Незнакомое чувство захлестнуло его, вытеснив минутное желание быть грубым и властным. Еще недавно, сжимая Антонию в объятиях на пыльной скамье, он не испытывал этой щемящей нежности, этой уязвимости.
Он был обуян страстью, жаждой обладания. Антония призналась, что желала того же. Но даже тогда какая-то часть его существа стремилась окутать ее нежностью. Их первая близость напоминала прыжок вниз головой в ревущее пламя. Теперь же Рейнло не хотелось торопиться.
Губы Антонии дрогнули и раскрылись, словно лепестки цветка навстречу лучам солнца. Язык Николаса медленно скользнул в глубину ее рта. У Антонии вырвался тихий, едва различимый вздох.
Рука ее задержалась на его плече.
— Мне нужно идти, Николас.
Охваченный смятением, Рейнло не сразу осознал смысл ее слов. Он потянулся, чтобы схватить ее за руку, но Антония уже поднялась и направилась к середине комнаты.
— Антония…
— Пожалуйста, не нужно все усложнять.
Рейнло показалось, что в голосе ее звучат слезы. Грудь его пронзило болью.
— Мы встретимся здесь завтра, — с горячностью выпалил он. — Я буду ждать.
— Я не приду.
Антония попятилась к двери. У Рейнло возникло ужасное зловещее предчувствие, что, позволив ей уйти, он навсегда потеряет ее.
