— Я точно не знаю. Их прислали мне из Нового Орлеана, чтобы пустить по станциям. Человек, который послал их, знает, что я люблю животных, и послал рисунок лисы. Я не спрашивал, откуда он, — намек был достаточно явным.
Но Квинн не собирался отступать.
— Месяц назад эти двое были на “Лаки Леди”.
— Согласно нашей информации, они были во многих местах. Можно я возьму рисунки?
Квинн неохотно отдал их, продолжая глядеть на лису.
— Очень необычный рисунок.
— Да, — только и ответил священник. Он снова положил их между страницами Библии и повернулся к Квинну.
— Вы долго пробудете в Бриарвуде?
— Еще день. Мы уговорили Роберта Ситона перевозить хлопок на нашем пароходе. Так что у меня будет хороший повод останавливаться в Виксбурге, если у вас будет особый груз.
— Как вы нашли Бриарвуд? Почему именно Бриарвуд?
— А почему бы и нет? Не хуже любой другой плантации. Пастор немного успокоился.
— Расскажите мне немного про Дафну.
— Ее не так давно купила Мередит Ситон в Новом Орлеане. Она же, очевидно, и является ее хозяйкой. — Он взглянул на Кэма. — Кэм разговаривал с ней на “Лаки Леди”… за Каиром он сам о ней позаботится.
Так это Кэм так заинтересован, догадался Пастор, глядя на высокого негра, молча стоявшего у двери. Он знал историю Кэма, или хотя бы часть ее, и знал, что Кэм вместе с Квинном необычайно много сделали для Подпольной железной дороги. Они заслужили этот… дар… Дафну… и, скорее всего, этим и объясняется интерес Девро к Бриарвуду.
— А вы не пробовали купить эту девушку?
— Несколько раз. Боюсь, мисс Ситон меня невзлюбила, — сухо ответил Квинн.
— Судя по тому, что я слышу о вас, капитан, это довольно странно.
— Нельзя верить всему, что говорят, — ответил Квинн. — Но, как я понимаю, деньги ничего не значат для мисс Ситон. Мой брат говорит, что они у нее текут, как вода. Очень жаль, что они не делают ее более приятной… или сговорчивой.
Пастор осторожно выдохнул.
— Боюсь, вам пора идти, капитан. Я бы не хотел, чтобы кто-нибудь вас здесь увидел. Квинн кивнул и протянул руку.
— Спасибо вам. Пришлите нам весточку, где будет Дафна, и мы о ней позаботимся.
Пастор кивнул.
— Через четыре недели, не позднее.
Квинн и Кэм вышел к лошадям. Пастор смотрел, как они сели и отъехали, но думал теперь только о том, что узнал из разговора с Квинном.
Как удивительно, что два его лучших, самых наблюдательных агента совершенно одурачили друг друга. Или? Оба они выдали свое замешательство, какое-то скрытое волнение, когда рассказывали ему один о другом. И картина эта уже в некотором смысле связала их.
Он взглянул в небо. Божественный промысел? Он очень надеялся, что нет. Поодиночке они оба могли сделать очень много. Но все может сойти на нет, чувствовал он, если они выяснят друг о друге все. Оба они ничего не делали наполовину и он подозревал, что их с таким трудом созданные маски, которые они носили в жизни, упадут, как только они встретятся. В образе, созданном Квинном Девро, не было нежности, с образом Мередит никак не вязалась любовь.
Он почувствовал угрызения совести. Он должен сделать все, чтобы не допустить их встречи. Слишком важна была Подпольная дорога и роль, которую они оба играли в ее деятельности. Личная жизнь на втором месте. Должна быть.
Пастор, чувствуя себя старым-престарым, услышал отрывистый лай лисы. Он медленно пошел к сараю, чтобы покормить ее, и опять подумал о Квинне Девро и Мередит Ситон. Он тихо молился, чтобы не ошибиться в своем выборе.
Плантация Маттисов, как и Бриарвуд, была расположена вдоль Миссисипи, но находилась южнее, неподалеку от Натчеза. Как и на многих других плантациях на Миссисипи, дом был выдержан в стиле греческого Возрождения, но не белый, а из песчаника, сочетавшегося по цвету с утесом, на котором стоял. Большой ухоженный сад окружал дом.
Мередит вместе с Дафной и тетушкой Опал приехали десять дней назад, не сообщив заранее о своем прибытии. Их приняли прохладно, но в традициях Миссисипи было проявлять вежливость даже к незваным гостям. Никто не подумал отказать им, хотя члены семьи Маттисов, бывало, и ворчали, когда гости не слышали.
Вильям Маттис был троюродным братом Мередит, и она изредка его навещала. Обычно она быстро исчерпывала гостеприимство хозяев невыполнимыми требованиями и флиртом, сопровождаемым хихиканьем. Уже были обронены кое-какие намеки на то, что ей пора отправляться дальше, в Новый Орлеан, где, как она всем говорила, она собиралась встретиться со своим скрягой-банкиром. Но сначала, поведала она Вильяму Маттису, она, конечно же, должна навестить своих любимых родственников, особенно их старшего сына, Бо. В тот же день Бо исчез и не появлялся, что дало ей повод только об этом и говорить, а втайне удивляться — как будто она и в самом деле могла интересоваться таким прожигателем жизни, как Бо.
Большую часть времени она провела в саду на скамеечке, вполглаза рисуя, вполглаза наблюдая за Джимом, садовником.
Она обратила на него внимание, как только приехала. В посадке его головы ощущалась гордость, в глазах читалось упорство. Она несколько раз разговаривала с ним, и он не мог скрыть своего природного ума, хотя и пытался. Ум, знала она, не был тем качеством, которое приветствовалось в рабах. Слишком часто он приносил ненужное страдание, и те, кто проявлял такое качество, заканчивали обычно работой в поле, где вольнолюбивый дух выбивался из них или вытравливался работой. Поэтому рабу было выгоднее демонстрировать хозяину тупое лицо.
Судя по всему, Джиму удавалось это как нельзя лучше, думала она, смешивая краски для розового, который получился устрашающего оттенка, среднего между лососевым и цветом фуксий. Этим цветом она хотела нарисовать столь же жуткие камелии, набросок которых уже был на полотне. Она не отрывала взгляда от высокого, почти абсолютно черного раба, который подстригал кусты вокруг клумб с белыми и розовыми камелиями. Камелии, праздно размышляла она, — упрямые цветы, которые, кажется, цветут для собственного удовольствия, и ни для кого больше. И сейчас, несмотря на холодную зиму, цветы обильно осыпали стебли, бросая вызов морозу.
Люди тоже на них похожи, размышляла она. Некоторые могут осмелиться на все, тогда как другие делают только то, что от них ожидают, ничем не рискуют.
Она предположила, что раб, прилежно работавший в саду был скорее камелией, чем бегонией, с которой надо постоянно нянчиться.
Леви Коффин научил ее распознавать тех рабов, которые стремятся к свободе, которые могут рискнуть всем, чтобы было так, как им хочется, а не так, как кто-то другой хочет, чтобы они сделали. В глазах и в манере поведения у некоторых рабов было что-то, что свидетельствовало о их страстном стремлении к свободе, о готовности пойти на жертвы, чтобы достичь ее. И Мередит научилась искать и распознавать это качество…
