Трентон смотрел на нее из-под полуприкрытых век, и время тянулось бесконечно. Сердце Арианы бешено билось в груди, она страшно жалела, что не может прочесть его мысли. Чего бы она только ни отдала за то, чтобы обрести сейчас пророческий дар Терезы.
— Мне очень хотелось бы увидеть остальную часть поместья, — продолжила она, чуть коснувшись рукава Трентона. — И я предпочла бы, чтобы ты показал его мне. — Она сглотнула, чувствуя, что ступила на ненадежную почву. — Если, конечно, ты ничего не имеешь против.
Трентон взглянул на ее маленькую ручку на своей руке.
— Я могу остаться сегодня в Броддингтоне, — наконец уступил он. — Если ты это предпочитаешь.
Лицо Арианы засветилось.
— О да, я предпочитаю это.
— Хорошо. — Он отправился дальше. — Я покажу тебе остальные комнаты. — Остановившись в дверях столовой, он повернулся и добавил: — После еды.
Ариане захотелось прыгать и петь от радости. С огромным трудом она сдержалась.
— Это будет замечательно, — ответила она с блаженной улыбкой. И тотчас же почувствовала, что смертельно проголодалась.
— Кто учился в таком восхитительном классе? — спросила Ариана, искренне упиваясь созерцанием просторной комнаты с высокими потолками и огромными окнами.
— Дастин и я, мы оба занимались здесь.
Трентон, скрестив руки на груди, неподвижно стоял в дверном проеме. За последний час он показал Ариане библиотеку Броддингтона, кухню и флигель для гостей, описывая каждый уголок особняка с яркой обстоятельностью архитектора и с отстраненным равнодушием циника. Несмотря на знания, проявленные первым, второй говорил намного больше.
— Не понимаю, — с недоумением сказала Ариана. — Как вы могли учиться здесь, если Броддингтон еще не был построен?
— Особняк стоял здесь задолго до моего рождения. Мы с Дастином помогали отцу перепроектировать все поместье, когда были еще подростками. Классная, тем не менее, почти не изменилась. Были только установленные двойные двери более прочной конструкции и пристроена туалетная комната с другой стороны, — сказал он.
— Какое чудесное место для занятий.
Вспомнив унылые часы, проведенные ею в мрачной классной комнате в Уиншэме, Ариана пришла в восторг, она дотронулась рукой до одного из двух низких деревянных табуретов, пытаясь представить темноволосого маленького мальчика, корпящего над своими уроками.
— Ты, наверное, был образцовым учеником.
— Я не слишком хорошо помню ранние годы обучения.
Поморщившись от резкости его тона, Ариана продолжила наступление, намереваясь достучаться до каменного сердца человека, стоявшего сейчас перед ней, и пробудить добрые чувства, проблески которых она видела только в постели.
— У тебя, наверное, были любимые предметы? — попробовала спросить она. Он пожал плечами:
— Пожалуй. Я всегда интересовался бизнесом, проявлял склонность к детально проработанным эскизам и проектированию зданий.
— А эскизы зданий сильно отличаются от других видов эскизов?
— В чем-то они такие же, но в чем-то совсем иные.
— Как это?
Трентон в задумчивости потер руки.
— Все виды рисования требуют навыка и воображения, — объяснил он. — Но планирование здания не только эстетический процесс, но и прагматический. — Он сосредоточенно нахмурился. — Проектируя дом, архитектор должен сочетать личные вкусы владельца со стилем его жизни. — Воодушевившись от разговора на любимую тему, он пересек комнату и встал рядом с Арианой, объясняя особенности комнаты и сопровождая рассказ широким движением руки. — Например, классная комната в Броддингтоне примыкает к комнате гувернантки и в то же время достаточно далеко удалена от жилых и парадных помещений, чтобы не отвлекать детей от занятий. — Он указал на длинный ряд окон на дальней стене. — Тем не менее комната очень хорошо освещена и выходит прямо в сад, что делает ее более подходящей для занятий. — Когда Трентон стал описывать творение, созданное руками членов его семьи, глаза его загорелись гордостью. — Каждая комната разумно размещена и тщательно спланирована. Великолепно декорированные помещения сами по себе ценны и представляют собой гармоническую часть целого.
— На меня все это произвело огромное впечатление, — призналась Ариана, — я не представляла, как много включает в себя профессия архитектора. По правде говоря, — застенчиво добавила она, — мои эскизы были настолько ужасными, что Тереза спрятала мой блокнот для рисования в надежде, что я брошу это занятие.
Губы Трентона дрогнули.
— И ты бросила?
— Да. И по правде говоря, испытала огромное облегчение.
— А что ты любила делать? — с любопытством спросил он.
— Я вела подробный дневник с описанием всех животных, птиц и растений в Уиншэме. Но большую часть дня проводила на уроках французского.
— А, так ты любишь французский?
— Ненавижу.
Брови Трентона вопросительно приподнялись.
— Тогда почему же…
— Потому что моим воспитанием занималась мадемуазель Леблан.
— Кто это мадемуазель Леблан?
— Моя гувернантка, — объяснила Ариана. — Она считала все остальные занятия, кроме французского, пустяками, — говоря это, она подошла к стулу с прямой спинкой, хлопнула по столу орехового дерева и прищемила нос другой рукой.
— Ты выучишь французский, enfant[1], или лишишься завтрака сегодня, — монотонно пробормотала она в нос. — Мы не можем терять время на пустые мечты и не можем научиться чему-то важному, если будем корябать всякий вздор на бумаге.
Погрозив пальцем в сторону Трентона, Ариана нахмурилась и сказала с насмешливым осуждением:
— Когда-нибудь ты выйдешь замуж за состоятельного титулованного джентльмена и будешь путешествовать за границу; ты должна быть основательно знакома с francais… la langue de beaute[2]. О, ты безупречно произносишь такие слова, как la moineau и le rouge-gorge, так же как и le jasmin, le chevrefeuille, а так же название всех других птиц и цветов из сада Уиншэма. Но, уверяю тебя, на благородного джентльмена не произведет большого впечатления, когда он услышат, как ты переводишь «воробей», «малиновка», «жасмин» и «жимолость»! Нет, enfant, он совершенно не будет доволен женой, чей французский состоит из названий les oiseaux et les fleurs[3]!
Из груди Трентона невольно вырвался смех.
— Что за чудовище! Как ты выносила ее?
Ариана опустила руки, на щеках ее появились ямочки.
— Это было довольно просто. Видишь ли, мадемуазель почти ничего не видела без очков. Так что дважды в неделю я просто перекладывала их на другое место, и, пока она пускалась в многоречивой монолог по поводу красот французского языка, я вылезала в окно. Она ни разу не заметила. А, к счастью для меня, окна классной в Уиншэме выходили прямо к конюшне. И я восхитительно проводила утро.
