Теперь они оба были обнажены, и все-таки Макс не хотел торопиться. Он осторожно перевернул Эйнджел на спину и стал целовать ее, стараясь не касаться телом, хотя очень хотелось. Однажды она потеряла сознание, когда он хотел войти в нее, и он боялся испугать ее снова.
Однако на сей раз она, как видно, решила действовать по собственным правилам – взяла его руку и прижала к своей груди, и он почувствовал ладонью ее твердый сосок.
– Поцелуй меня, Макс, – попросила Эйнджел. Он потянулся к ее губам, она замотала головой.
– Не сюда, вот сюда. – Она коснулась руки Макса, прижатой к ее груди.
Макс легко коснулся уголка ее губ, потом переместился к груди и прижал губы к соску, исторгнув из Эйнджел стон наслаждения.
– Тебе не больно? – лукаво спросил он, наперед зная, что она ответит.
– Не останавливайся, – простонала Эйнджел.
Макс потеребил сосок второй груди. Стоны стали громче.
– Ох, Макс, я хочу тебя, я так тебя хочу. Ну пожалуйста, Макс.
Не отрываясь от груди, он скользнул рукой туда, где соединялись ее бедра. Он хотел убедиться, что она готова. При первом же прикосновении ноги ее раздвинулись, он провел ладонью по островку кудрявых волос, и палец его проник внутрь. Раз, другой, третий. И снова.
Эйнджел закричала, содрогаясь в конвульсиях.
– Ох, Макс! Ох!
Он прижал ее к себе и держал, пока не прошла дрожь. Он подождет.
– Макс? – послышался ее растерянный голос. – Что это было?
– У тебя что, это в первый раз? Раньше не было?
– Нет. – В голосе звучало недоумение. Макс почувствовал гордость первопроходца.
– Ну, так бывает, когда мужчина и женщина вместе. Когда они любят друг друга. Такое может произойти и с нами обоими… если я буду в тебе.
– Ох, но у меня никогда… Ох.
– Это бывает, только если мужчина и женщина относятся друг к другу с нежностью и вниманием. И очень хотят друг друга.
И он стал ласкать ее груди и живот, чтобы возбудить ее снова.
Она приподняла голову.
– Не так, Макс. Я хочу, чтобы мы… Полюби меня, Макс, пожалуйста.
Он лег на нее всем телом и впился в ее губы, чего жаждал с самого начала. От нее пахло фиалкой и медом.
Она приняла его с готовностью.
– Не останавливайся, – прошептала она. – Только не останавливайся.
Он медленно проник в нее, так глубоко, как только мог, хотел помедлить, не спешить, но это было уже невозможно. Он задвигался, и при первом же толчке дрожь оргазма снова сотрясла ее.
Уже совсем бессознательно он толкнулся в нее еще раз и закричал.
Эйнджел тихонько лежала в темноте, прислушиваясь к спокойному дыханию Макса. Все тело было наполнено сладкой истомой. Она даже и помыслить не могла, что все может быть так. Макс был очень нежен и ласков… сначала. А потом словно дразнил ее, пока она не взмолилась.
Эйнджел улыбнулась. Он спит. Может, теперь можно посмотреть на его лицо?
– Что ты делаешь, Эйнджел?
Оказывается, он совсем и не спит!
– Ищу шрамы, – ответила она как можно спокойнее, водя пальцами по его лицу. Ей ужасно хотелось понять, почему он прятал лицо под маской.
– Боюсь, ты ничего не найдешь. Но не останавливайся, это стимулирует.
– Стимулирует? Как странно ты выражаешься!
Макс засмеялся.
– Ах, Эйнджел, ты столько лет была замужем, а совсем не знаешь мужчин. Ты правда не понимаешь, что сейчас делаешь?
Эйнджел покраснела, хотя никто этого и не видел.
– Ну… мы…
Она хотела отодвинуться, но Макс не дал. Он прижал ее к себе и стал гладить по волосам.
– Прости, не мне говорить о твоей супружеской жизни.
Эйнджел постепенно успокоилась. Никто и никогда ее так не ласкал, и никому еще она не хотела так довериться, как Максу.
– Мой муж Джон Фредерик… – Макс порывисто вздохнул, что было, конечно, странно, но Эйнджел как-то не обратила на это внимания. – Джона Фредерика выбрал папа, – продолжала она медленно. – Он знал его как человека порядочного, которому можно доверить мое состояние. В этом папа был прав, но в остальном… Джон Фредерик был младшим сыном,[10] понимаешь, и хотя он был доволен тем, что владеет моим состоянием, но чувствовал себя уязвленным из-за того, что я унаследую баронский титул, а он так и останется достопочтенным Джоном Фредериком Уортингтоном. Вот он и отыгрывался на мне.
Макс прижал ее к себе еще крепче, продолжая гладить по голове.
– Он бил тебя?
– Н-нет. Не сразу. Он даже не повышал голоса, но его холодное бешенство нагоняло на меня ужас. Я была уверена, что он меня ненавидит. Это когда он стал выговаривать мне за то, что я никак не могу забеременеть. Говорил, ему нужен сын, чтобы унаследовать баронство. А обо мне и речи не было. Ему нужен был его сын, его наследник.
Он приходил ко мне каждую ночь, когда бывал дома, даже когда я… Говорил, это мой долг. Два раза я теряла сознание, потому что… когда он… Прошло три года, как мы поженились, и он привел врача, обследовать меня. – Эйнджел передернуло. – И еще повитуху. Я… я просто не могу рассказать, как это все было. Они сказали, что я, наверное, бесплодна, хотя, может, и забеременею, если долго стараться. Врач назначил мне режим. – Эйнджел тяжело вздохнула. – Никакой верховой езды, никакого напряжения, ни вина, ни жирной еды и никакого общения ни с кем, чтобы не волноваться. Последний пункт добавил сам Джон Фредерик, – сказала она с горечью.
– А твой папа?
– Папа не мог вмешиваться в отношения между мужем и женой. Он расстраивался, видя, что происходит что-то не то, но ничего не мог поделать.
Макс прижался губами к ее лбу.
– Эйнджел, ты не обязана все это мне рассказывать, это слишком тяжело для тебя, я же вижу.
– Нет-нет, я никому об этом не рассказывала, но должна обязательно кому-то рассказать, это гложет меня.
Он кивнул – Эйнджел это почувствовала.
– Хорошо, давай изгоним твоих демонов, – прошептал он, крепко ее обнимая.
– Джон Фредерик нанял повитуху, чтобы та следила за мной. Это была та самая, что приходила с врачом, ужасная женщина. У нее были огромные руки, всегда грязные. Даже по утрам от нее несло виски. Она заставляла меня есть такое, чего ни один нормальный человек есть не станет. И каждый раз, когда… становилось ясно, что я не беременна, она набрасывалась на меня с руганью и говорила мужу, чтобы еще сильнее ужесточил мой режим. А потом произошло… Повитуха сказала, что я наконец понесла. Два месяца она подождала, чтобы быть уверенной, а потом сказала Джону Фредерику. Меня уложили в постель, как какого-то инвалида, и разрешили вставать и ходить по комнате не больше получаса в сутки. Я была словно в заключении. Но я согласилась бы и не на такое, только чтобы родить ребенка.
