Ознакомительная версия.
Сначала все было хорошо, а потом пришла холера, занесенная из Франции…
– Гислен умер в первые же дни эпидемии, – рассказывала Кристель. – Я держала голову мужа на коленях и приняла его последний вздох. Я плохо помню те дни… Кажется, я не плакала. Не могу вспомнить, – и сейчас ее глаза оставались сухими. – Не говорила несколько дней. Когда мне очень плохо, я молчу, и это… спасает. Гислена похоронили вместе с остальными, зарыли в яму. Я думала, что тоже умру, но не умерла. Помню, капитан спросил, хочу ли я отправиться домой, но я сказала, что не могу.
Дома бы все напоминало ей о Гислене; там пришлось бы выполнять обязанности столь несущественные, что Кристель не представляла себе, как это вынести.
Выносить грязь и ужас войны оказалось гораздо проще. Она попросила у капитана де Эмона позволения на полдня уходить в госпиталь, помогать ухаживать за больными, и тот разрешил. В глубине души Кристель надеялась, что смерть разглядит ее и заберет туда, где уже ждет Гислен, только смерть будто бы ослепла. Она забирала молодых сильных парней, которые могли сражаться и принести пользу своей стране, и оставляла в живых слабую женщину, не желавшую существовать.
Когда однажды Кристель в очередной раз закрывала глаза пареньку, умершему от холеры, вдруг что-то словно повернулось внутри: тоска по Гислену и боль не исчезли, но появилось желание жить. Кристель поняла, что живою может принести много пользы. Теперь она опасалась только одного: что капитан де Эмон умрет и нужно будет возвращаться домой, потому как оставаться в армии служанке, потерявшей покровителя, – дело безнадежное и даже опасное. Если желаешь сохранить честь, разумеется. Глупец тот, кто полагает, будто у служанок нет чести.
Но капитан и не думал умирать. Он вообще вел себя так, как будто смерти не существует, а то страшное, что происходит вокруг, – временные трудности. Капитан не чурался тяжелой работы и вместе со своими ротными парнями грузил трупы на покойницкие телеги, таскал раненых, махал лопатой и копался в грязи. Он приходил вечером, измученный, но радостный оттого, что делал хорошее дело, переодевался в вычищенный Кристель мундир и уходил снова – на свидание. Иногда Кристель видела его с девушками легкого поведения, которые обретаются при армии всегда, зарабатывая гроши, однако чаще всего де Эмон предпочитал общество дам утонченных.
– Вы говорили вчера своему другу, что господин капитан был, наверное, влюблен в жену своего подчиненного… Это правда. Хозяин заглушал тоску по ней, встречаясь с другими, как будто мстил ей и себе за то, что она не отвечает ему взаимностью. Это не я придумала, господин капитан сам так сказал. Иногда он приходил пьяным или пил со своими друзьями, а я слышала их разговоры…
– С кем?
– В основном у нас бывали двое. Чаще – лейтенант де Бриссон, он мне не нравился, и я старалась не попадаться ему на глаза. Вряд ли этот человек меня замечал, впрочем. Гораздо реже приходил лейтенант де Ларош, и я недоумевала, отчего капитан предпочитает водить близкую дружбу с де Бриссоном, а не со вторым своим приятелем, который лучше воспитан. Он всегда вежливо здоровался со мной и руки не распускал… Еще бывал лейтенант де Кормье, но тот надолго никогда не задерживался, спешил к жене. Когда у капитана случались гости, я подавала им вино и еду и уходила к себе. У меня была маленькая комнатка, где я могла остаться совсем одна.
Кристель помолчала. Пробившийся в окно первый робкий солнечный луч вызолотил у нее волосы на затылке.
– Что случилось в тот день? – осторожно спросил виконт.
– В тот день, первого августа… Я скажу. Я хочу сказать. Только обещайте, что вы не станете меня бранить.
– Конечно, не стану, милая.
– Мне… страшно признаться. Но вам я скажу.
Губы ее двигались совсем близко от губ Сезара, он даже ощущал дыхание Кристель. Еще никогда ему не делали подобных признаний в столь необычных обстоятельствах; как правило, виконт нависал и вопрошал, или угрожал, или играл, но ни разу не получал откровенность так: в объятиях, летучим полушепотом, в золотисто-серой предутренней комнате.
– Чтобы понимать, как все происходило, вы должны представлять… Мы выбрали домик на самом краю деревни под Варной. Тогда у многих были дома для постоя, даже простые солдаты могли в них жить, ведь столько людей умерло… Дом оказался невелик: три комнаты, сарай при нем и кухня на заднем дворе под навесом. В одной комнате спала я, в другой капитан, а в третьей он принимал гостей. Его денщик, Морис, приходил рано утром и возвращался поздно вечером, капитан ему это позволял…
Она сглотнула и заговорила чуть громче.
– Весь день я занималась делами капитана. Он уезжал в штаб, а меня попросил вычистить его мундир, Морис приводил в порядок сапоги. Мы болтали… Капитан возвратился около шести и сразу заторопился – ему нужно было подать горячую воду для мытья, чистое белье. По тому, что хозяин воспользовался духами, я поняла, что он собирается на свидание. Он всегда так готовился, но сегодня особенно тщательно, и выглядел радостным. Я подумала, уж не добился ли хозяин к своей возлюбленной, но это не мое дело. Капитан отпустил Мориса и ушел около семи.
– К нему никто не приходил?
– Никто, кроме солдата, который принес какую-то записку.
Виконт напрягся.
– Записку?
– Да, я думаю, это та самая, которую вы нашли и о которой говорили своему другу. Капитан прочел ее при мне, покачал головой и сказал себе под нос: «Удивительно, что ему могло понадобиться от меня сегодня?» – а затем велел подать фуражку и ушел. Я осталась одна, Мориса он отпустил… Я все вымыла, заштопала запасные брюки капитана и собралась спать. Легла, помолилась и уснула. Однако уже глубокой ночью меня разбудил грохот в гостиной капитана и его бессвязные ругательства.
– Он был с кем-то?
– Нет, один. Я слышала, как он ходит туда-сюда по комнате и осыпает кого-то бранью, но не могла понять кого. Затем хозяин заорал: «Кристель! Кристель!» – и я подумала, что не стоит выходить. Но голос капитана был твердым, и вдруг я понадобилась ему? Я ответила, что сейчас выйду, быстро оделась и пошла к нему. Он сидел за столом, в расстегнутом мундире, галстук развязан; на столе стояла бутылка с вином. Капитан выглядел странно, однако пьяным не казался. «А, Кристель, – произнес он, – ты знаешь, чем лечат разбитое сердце?» Я подумала, что, должно быть, женщина отказала ему, и спросила, не хочет ли он пойти спать. Но капитан настаивал. «Нет, нет, Кристель, – все повторял он, – скажи, чем его залечить? И как простить предательство?» Потом он будто бы опомнился на минуту и сказал… я сейчас вспомню точно… да, сказал вот так: «Все, что ни делается, должно идти от сердца. Решено! Завтра пойду к полковнику, и будь что будет. А сегодня… – тут он на меня посмотрел, – я знаю, как залечить сердце!» Хозяин встал и пошел на меня, я даже не сразу поняла, чего он хочет. Капитан прижал меня к стене и начал целовать, но я вырвалась и отбежала. Попросила его так не делать, отпустить меня. Но он засмеялся и снова начал наступать. Я поняла, что если капитан не пьян, то рассудком помутился, схватила бутылку с вином и ударила его по голове…
Ознакомительная версия.
