Узнав, что бабушке становится все хуже и хуже, и что она никого не узнает, барон прошел в большую залу, где было выставлено тело графа, а отец Ксаверий только что отслужил первую панихиду.
Реймар никогда не дружил особенно со Станиславом, рассеянную жизнь и распущенность которого не одобрял, но при виде тела красивого мужчины, обласканного судьбой, богато одаренного и безвременно погибшего по собственной вине, он почувствовал глубокую жалость.
Позже приехал Павел Сергеевич и сдался на настойчивые просьбы барона переселиться в замок, чтобы совместно вести розыски Марины.
На другой день скончалась графиня, не произнеся ни слова, и к вечеру в зале стоял второй катафалк.
Гнетущее тяжелое настроение повисло над замком. После обеда, до которого никто не прикоснулся, Эмилия Карловна пошла отдохнуть, а Павел Сергеевич с барон сели в маленькой гостиной курить и беседовать. Разговор шел преимущественно об исчезновении Марины и необходимых мерах, чтобы найти хотя бы ее тело.
— Вы позволите мне, барон, быть совершенно откровенным? Да? В таком случае, признаюсь вам, что, по моему глубокому убеждению, Марина пала жертвой преступления, потому что предположить несчастный случай при настоящих условиях немыслимо. Одна ваша бабушка, женщина фанатичная, да еще, может быть, этот ксендз с сатанинской рожей знают в чем тут суть и, чтобы найти тело Марины, необходимо обыскать весь замок. В таких старых зданиях наверно есть подполья, тайники и прочее, вот там-то и нужно искать ключ к этой загадке.
Барон молча его выслушал и взволновался.
— Подозрение, которое вы высказали, грызет и меня самого. Я знаю, что бабушка ненавидела Марину Павловну. Простите, если я коснусь тяжелых для вас обстоятельств, но я, в свою очередь, тоже откровенно разоблачу многое, вам совершенно неизвестное.
И он вкратце рассказал про то, что произошло в замке в день свадьбы, про объяснение графини Ядвиги с Мариной, покушение ее на самоубийство и преграду, воздвигнутую между Стахом и его женой.
Увлекшись рассказом, барон незаметно для себя выдал свои чувства, что не укрылось от Павла Сергеевича, заметившего с грустной улыбкой:
— Я вижу, что вы были преданным другом моей бедной Мары.
Реймар густо покраснел.
— Больше чем другом, Павел Сергеевич, я люблю вашу дочь всеми силами моей души. У меня на сердце лежат камнем угрызения совести и поздние сожаления, что я не понял во-время, что это за ангел. Я страшно наказан за свое ослепление, но теперь, после моего признания, вы понимаете, что я сыщу Марину Павловну живой или мертвой, хотя бы для этого потребовалось разобрать по камням все это старое гнездо.
Отец Ксаверий сидел у себя и обдумывал дальнейший план действий.
Случившиеся непредвиденные события захватили его врасплох. Самоубийство графа доставило ему, правда, даже удовольствие: одним врагом было меньше и притом врагом крайне опасным; но смерть графини его смутила и испугала. Что делать с пленницей? Как посещать ее и носить ей пищу? Он сообразил, что новый владелец замка — лютеранин — не захочет держать при себе ненужного ему капеллана, и он должен будет переехать в свой приход, а затем комнаты покойной графини запрут, и всему конец.
В течение полутора суток, что длилась болезнь Земовецкой, и до переноса тела в большую залу, все ее помещение было набито прислугой, а потому посещение подземелья было решительно невозможно; одно, что ему удалось, это выкрасть ключ от потайной двери.
Он мог бы, разумеется, бросить Марину на произвол судьбы: старое подземелье не выдаст тайны преступления, и никто не услышит предсмертных криков заключенной.
Но не на это рассчитывал Ксаверий: смерти своей жертвы он не хотел, а до обращения ее в католицизм ему было все равно. Его жгла дикая страсть. Но как достичь цели?
Опустив голову на руки, сдвинув брови и закусив губу, он напряженно думал, и вдруг лицо его засияло торжеством. Он вспомнил, что графиня говорила ему про другую дорогу из подземелья, которая выводила на реку, у порогов. Хотя она ему и не показала место, где была вторая дверь, но некоторые, вспомнившиеся ему указания дадут возможность найти второй выход.
«Сегодняшней же ночью он сойдет к Марине обычной дорогой и снесет ей съестные припасы, потому что она уже два дня не получала ничего; а попутно с этим поищет второй выход, которым он и будет пользоваться, чтобы навещать свою пленницу впоследствии, когда захочет, уже прямо из церковного дома. Марину он приучит к послушанию; старая ведьма уже не может их стеснять своей глупой, скотской ревностью, а «москаль» со «швабом» пусть себе ищут сколько угодно… — И он рассмеялся довольным, веселым смехом. — В самом деле, как он раньше не вспомнил про это обстоятельство, которое доставит ему блаженство, несмотря на его сутану, наложившую на него печать отвержения и сделавшую его рабом». Приказав подать ужин к себе в комнату, Ксаверий уложил затем всю провизию в корзину.
Как тень, пробирался он по коридору и уборной до комнаты покойной графини. Все везде тихо и пустынно; усталая прислуга, должно быть, ужинала в людской.
Ксаверий не был ни трусом, ни суеверным; однако, когда он проходил через спальню, его охватила дрожь и чувство панического ужаса.
Высокие стрельчатые окна были раскрыты настежь, и бледный луч луны озарял белесоватым светом пустую кровать и неубранные, в беспорядке лежавшие платье и белье. И вдруг ему почудилось, что с подушек поднимается багровое лицо покойницы, что ее пристальные, стеклянные глаза смотрят на него с бешеной, ревнивой злобой, и что она грозит ему кулаком… Дрожавшей рукой схватил он с туалета подсвечник, зажег и кинулся в молельню.
Бедная Марина, волнуемая страхом и отчаянием, была в эти дни настоящей мученицей… Уже две недели, как длилось ее заточение в сыром, зараженном воздухе погреба. Когда ей перестали носить пищу, она питалась спрятанными раньше припасами; но самое ужасное было, когда потухла ее лампа. Заметив, что свет гаснет, она подтащила к своему ложу остатки вина и провизии и села, с револьвером в руках, готовая защищаться в случае необходимости. По-видимому, ее или осудили на смерть, или хотели сломить страхом и голодом.
И действительно, когда она очутилась в темноте, как в могиле, ее охватили такой страх и отчаяние, что она чуть не сошла с ума. Дрожа от нервного возбуждения, Марина чутко прислушивалась к малейшему шуму; но снаружи все было тихо и слышался лишь писк мышей, которые дрались на полу и грызли остатки еды.
