Черные волосы, собранные на затылке в упрятанный в сетку из шелка шиньон, были увенчаны завязанным под подбородком головным убором из гофрированной ткани, лоб охватывал поясок из чеканного золота.
«А этот юный муж, которого с такой радостью избрала себе наша дочь, достаточно ли он надежен как спутник жизни, который ей нужен? В свои семнадцать лет он еще так зелен, что невозможно предвидеть, что из него получится. Одно лишь время позволит судить об этом. У этих детей одинаковые вкусы, оба занимаются прекрасным делом — сочинением и исполнением песен, читая жизнь в глазах друг друга. Да хранит их Бог! Что же до меня, то я — простая женщина, мысли которой разбегаются во все стороны, как мыши в хлебном амбаре! Ну, расфилософствовалась! Пора в церковь. Мне сейчас это просто необходимо!»
Туалет завершили туфли из кордовской кожи, позолоченные и с украшениями из металла. Накинув на плечи Матильды того же цвета гиацинта плащ, который она завязала на шее витым шнурком, Маруа склонилась в поклоне перед хозяйкой, готовой к выходу.
На первом этаже, где слуги и служанки наводили порядок после многодневного праздника и приемов, ее ожидали все три младшие дочери. Сыновей не было. Старший, студент Арно, уже отправился к заутрене в университет. Младший, Бертран, работавший вместе с отцом как ученик, очевидно, был с ним в бане.
— Доброе утро, девочки. Пора к обедне.
Кларанс, Жанна и Мари под неусыпным оком кормилицы Перрины расцеловались с матерью.
Если на головном уборе только что вышедшей замуж дочери ювелира Флори сияло золото, то на ее сестре Кларанс украшения были из другого металла. Серебро ее белокурых волос навевало мысли о Севере с его бледными тонами. В свои четырнадцать лет Кларанс смотрела на мир очень внимательными, прозрачными, как родниковая вода, глазами, ясными и холодными, как и она сама, привыкшая не слишком выдавать ни свои мысли, ни чувства. Зато тело ее было более откровенным: тонкая легкая фигура, округлившаяся грудь, покачивание бедрами при ходьбе никого не оставляли безразличными. Вся она дышала двусмысленным обольщением, и не было человека, которого ее гибкая походка не заставила бы подумать о любви.
Жанне и Мари, с заплетенными в косы волосами, у одной цвета каштана, у другой совершенно льняными, было всего восемь и семь лет.
В этом возрасте детских игр, беспричинного смеха и своих маленьких тайн они жили в замкнутом мире детства и играли, как обычно, в стороне от старших с подаренными отцом двумя прекрасными венгерскими борзыми.
Этьен Брюнель с семьей жил на улице Бурдоннэ, в доме, высокий и стройный фасад которого имел всего лишь несколько окон. Все его прелести были обращены в обнесенный стенами сад, изобиловавший зеленью. Колодец, беседки из виноградных лоз, лужайки, группы деревьев, птичник, грядки, на которых цветы соседствовали с овощами, обрамленный самшитом участок для выращивания лекарственных трав и, наконец, фруктовый сад, в эти апрельские дни одетый в белую пену цветущих вишневых, грушевых, миндальных, сливовых деревьев и в розовые облака еще не раскрывшихся бутонов на яблонях.
Пройдя широкий портал, обитая железом деревянная облицовка которого тускло мерцала шляпками гвоздей, все пятеро в сопровождении двух слуг вышли из дому.
Воздух бодрил, утро было солнечным. Однако уже ожившая улица была менее шумной, чем другие. Здесь было мало лавок, одни лишь превосходные тихие жилые дома, окруженные садами.
Улицами Фоссе и Шарпантери, где вытачивали и вырезали из дерева всевозможные поделки, которые тут же продавались через открытые настежь окна, затем кипевшей бурной деятельностью, полной шума, суеты и крика Арбр-Сек, забитой пешеходами, всадниками и экипажами, наша небольшая компания добралась до церкви Сен Жермен-де-л'Осьеруа, во все колокола сзывавшей верующих на молитву.
Впервые в своей жизни Флори не пришла к заутрене вместе с родителями. Она придет чуть позднее с Филиппом, чтобы в молитве вверить их союз руке Божией.
Она еще только просыпалась в незнакомой ей комнате, в постели с беспорядочно разметанными простынями, удивляясь тяжести лежавшего на ней тела: «Ну вот я и замужем!»
Полуприкрытый изрядно скомканным покрывалом из черных каракулевых шкурок, Филипп спал на боку; рука и нога его покоились на груди и на обнаженных бедрах жены. Его равномерное дыхание овевало правую щеку Флори. Этот-то необычный ветерок и разбудил ее. Повернув голову, она с нежностью посмотрела на белую плоть груди, на плоский живот, на длинные, костистые ноги своего юного мужа. Хотя и покрытое белокурым пушком, лицо его сохраняло какую-то незавершенность, хрупкость, которая могла бы позволить назвать его хилым, если бы не небольшой орлиный нос, говоривший об обратном. Горячая кровь окрашивала припухшие губы. Флори вспомнила полученные и возвращенные ею поцелуи, и на лице ее появилась довольная улыбка. Накануне, когда она ложилась в постель, мысль о пробуждении рядом с Филиппом заранее доставляла ей огромное удовольствие.
Она вспоминала, как, проснувшись, приходила по утрам в комнату родителей, чтобы поцеловать отца и мать. Эти минуты выработали у нее четкую уверенность: двое супругов, которые прежде были просто мужчиной и женщиной, вместе открывают глаза навстречу рассвету и, не думая ни о чем другом, смотрят друг на друга в безмолвном приветствии, и для каждого лицо другого отождествляется с образом утра, наступающего дня, с самой жизнью.
И вот это горячее тело, сплетенное с ее собственным, — тело ее мужа! Ее охватило волнение, в котором радость все еще смешивалась с неверием в эту реальность. Состоялась ее первая брачная ночь… С момента, когда раздался голос Филиппа: «Боже, как она прекрасна!», когда он отбросил простыни, чтобы открыть взору ту, которая отдавала ему себя, и до минуты, когда усталость усыпила их в объятиях друг друга, произошло лишь первое взаимное приобщение к наслаждениям, которые, как она догадывалась, обещали быть все сильнее и глубже, и ее уже волновало это едва проникшее в сознание предчувствие. Итак, она стала самой своей плотью спутницей этого нежного существа, наделенного пылкими чувствами, любящего, чей талант сочинителя песен, как ей казалось, должен быть залогом и провозвестником тех огромных даров любви, которых она ждала с такой надеждой.
Они познакомились во дворце, в кругу трубадуров, которых королева Маргарита, истинная провансалка, собирала вокруг себя из любви к поэзии и музыке. Флори часто читала перед этим собранием виртуозов кое-какие свои произведения. Однажды она услышала там Филиппа, когда по просьбе королевы он сымпровизировал мотет[2], аккомпанируя себе на виоле, и получила от этого огромное удовольствие. Однако дело было не только в искусстве юноши. Элегантный блондин с улыбающимися глазами, ненавязчиво обаятельный, наделенный умом, сочетавшимся с прекрасной внешностью, — таким был этот юнец, в котором с таким совершенством воплотилась рыцарская любовь и утонченность. Казалось, он делал все, чтобы соблазнить Флори, чье сердце и мысли, полные впечатлений от рыцарских романов, мечтаний и невысказанных желаний, были заранее открыты первому появлению мужчины, даже в малой степени отвечающего этим чаяниям.
