Ты поймешь, как это грустно – не иметь в распоряжении даже этих жалких грошей! Папа оплачивает мои счета, однако вправе строго контролировать мои расходы, а поскольку это делается через его казначея, можешь вообразить, насколько это меня раздражает. Так что я обзавелась лишь простенькой домашней одеждой для траура да еще кое-чем необходимым – однако теперь, когда я вновь пробудилась к жизни, мне безумно хочется заказать нечто потрясающее! Как полагаешь, что бы это могло быть? Изукрашенный самоцветами молитвенник? Инкрустированный золотом ночной горшок? Так и вижу, как ты смеешься и качаешь головой, я и сама смеюсь и плачу одновременно! Я бы велела тотчас заложить экипаж и прилетела бы к тебе, однако, зная, что ты со дня на день ожидаешь появления нового ангелочка, сдерживаю свой порыв. Я бы отыгралась на Бэбз – беда лишь, что они с Херрингом сейчас во Франции.
Ах, Версаль! Увижу ли я тебя когда-нибудь вновь?..
«Да, разумеется, – ответила бы мне ты, – как только закончится год твоего траура и ты изберешь нового супруга!» Я слышу даже твои едкие насмешки над нравами французского двора, моя маленькая деревенская мышка!
Могу ли я рассчитывать на приглашение в твою тихую деревенскую обитель на Рождество, дражайшая моя подружка? Матушка отчаянно настаивает, чтобы я оставалась в Эрне как минимум полгода, и пугает слухами про меня и Ванса… только представь, Лиззи! Да как нас вообще можно с ним представить в одной постели?! И это после того, как он умертвил моего Дикона! Единственное мое желание – пронзить негодяя насквозь его собственной шпагой!
Однако к Рождеству все слухи сами собой заглохнут, я наконец смогу покинуть Эрне – и свои горестные воспоминания заодно. Я отчетливо помню, каково это место зимой: просторные ледяные покои, а во многих комнатах – мраморные полы. Холод пробирает до костей. Кто только додумался строить дома в таком стиле у нас, в Англии?
А вот твое якобинское поместье куда лучше устроено – помнишь, как хорошо нам с Диконом было, когда мы однажды проводили Рождество у вас в Брукхейвене? Уверена, он будет с небес, улыбаясь, наблюдать, как я ласкаю твоих малюток, играю в жмурки, целуюсь с кем-нибудь – невинно! – под ветвью омелы и флиртую напропалую со всеми мужчинами разом! Хотя вряд ли кто-нибудь возжелает приударить за мной, облаченной в темно-серые и мрачно-лиловые одежды, – ведь ни тот ни другой цвет мне решительно не идет!..
Ты снова смеешься, дорогая, однако поверь: оба этих оттенка отчаянно портят мой цвет лица.
А когда я уеду от вас, то вернусь в Лондон на весь зимний сезон. И никто меня не удержит – я чахну от тоски по столице! Пока не вернусь туда, не почувствую, что вновь жива!
О-о-о, погляди: на бумагу капнула слезинка, и чернила размазались… но это вовсе не от тоски по светским увеселениям, а оттого, что я вновь представила, как ты качаешь головой, моя дражайшая подружка! Знала бы ты, как я по тебе скучаю!..
Жду не дождусь письма от тебя – и надеюсь, в нем ты расскажешь мне, как легко разрешилась от бремени и как счастлива!
Искренне твоя любящая Джорджия М.»
6 декабря 1764 года
«Лиззи!
Ты слышала новости? Мать Дикона покинула сей бренный мир. Наверное, я должна скорбеть, но поскольку покойная беспрестанно бывала недовольна мной, пока я была замужем за ее сыном, то не вижу причин лицемерить.
Как несправедливо она обвиняла меня в том, что мы перебрались в город, а ведь это Дикон стремился вырваться из-под ее опеки, получив после совершеннолетия право распоряжаться своим состоянием. И именно мне строчила она гневные письма, жалуясь на наше сумасбродство и расточительность.
Впрочем, обо всем этом ты уже знаешь из прошлых моих писем. Но рассказывала ли я тебе, какие письма она писала мне после гибели Дикона? По-моему, еще нет. Они писаны были желчью и кровью! Я пыталась отвечать мягко – правда, я пыталась, поскольку понимала муки матери, утратившей единственное дитя, – однако в конце концов перестала даже читать эти послания! Нет, я не отсылала их назад, потому что это могло лишь ужесточить ее страдания, но читать их более была не в силах.
Она верила всем грязным слухам, которые распускают обо мне в свете! Говорят, что не только Ванса я сделала своим любовником, но и всех подряд мужчин нашего круга, и, разумеется, я уговорила Ванса избавиться от неугодного мне супруга!
Нет, не желаю больше ни о ней писать, ни ее вспоминать! Однако, увы, я никак не смогу навестить вас на Рождество. Ничуть не намерена лицемерить, но я обязана почтить память матери моего ушедшего супруга хотя бы месячным трауром.
Но если вы с Торримондом не уезжаете в Лондон на зимний сезон, то, возможно, я смогу приехать к вам в январе. Теперь же я достаю все свои теплые шали, толстые шерстяные носки и рукавички, чтобы дожить до того благословенного времени, когда мы увидимся.
Твоя замерзающая подруга Джорджия М.»
– Перри!
Джорджия стремглав сбежала по ступеням парадной лестницы и упала в объятия любимого брата. И тотчас потащила его вверх по лестнице, приговаривая:
– Не вздумай раздеваться, братец, покуда не дойдем до моего будуара, иначе умрешь от холода!
Смеясь, Перри передал свою шляпу лакею и последовал за сестрой.
– Я глазам своим не поверила, когда увидела, что ты пишешь… Подумать только, ты собрался меня навестить! – щебетала Джорджия. – В эдакую непогоду и спустя всего неделю после Рождества! Ты, наверное, заехал по дороге к друзьям, что живут на севере? Но как бы там ни было, это прекрасно. Я видела тебя в последний раз несколько месяцев назад и соскучилась.
– Я приехал единственно ради того, чтобы увидеть тебя. Ведь я люблю Эрне так же нежно, как и ты, сестренка!
– На то мы и родня с тобой! Ну, входи побыстрее. Мне удается кое-как обогреть эту вот крошечную гостиную, а еще мою спальню, поэтому я редко выхожу из своих покоев. Мама и папа не приехали на Рождество – они вернутся не ранее двадцать третьего числа. К тому времени мне придется протопить еще и столовую.
– И они станут поддерживать там тепло, в какую бы кругленькую сумму это им ни встало! – Перри стянул перчатки, шарф и пальто, подбитое мехом, и сунул все это в руки горничной Джорджии, Джейн.
Джорджия сбросила свой теплый плащ на ближайший диванчик и снова заключила брата в объятия. Перри был всего на каких-нибудь пару дюймов выше сестры, к тому же очень строен и худощав. Отчасти поэтому многие недооценивали его силу, хотя он был прекрасно физически развит и со шпагой управлялся отменно. Многие полагали также, что его щегольские замашки свидетельствуют о внутренней пустоте, однако они просто плохо знали Перегрина Перримана.
