— Это в каком же смысле шумно? Буйствуют? — удивился метрдотель.
— Поют! — ответил Николай. — На французском.
И невольно рассмеялся — пели действительно уже три ночи подряд. Сначала подолгу распевались, потом начинались арии. Голос был средний, но в целом приятный. Но не во втором же часу ночи!
— Вот же! — с досадой бросил метрдотель. — Но вы уж не извольте беспокоиться, Ваше благородие! Все исправим-с!
— Очень на это рассчитываю, — отозвался Николай и, посмотрев на пушистую елку, которую наконец-то установили, снова улыбнулся. Отчаянно захотелось домой — в Петербург, в родительский дом, где на кухне хлопотала старая кухарка, а немка-экономка с поджатыми губами сдержанно поприветствовала бы его, но он знал бы наверняка, что в этом доме его ждала даже она, вечно хмурая и угрюмая. Эта последняя поездка в Каир затянулась на несколько месяцев. Несколько удивительных месяцев, по завершении которых он приехал в Москву для встречи со статским советником Борисом Александровичем Тураевым, одним из первопроходцев в истории Древнего Востока. В конце недели, посетив собрание египетских древностей Музея изящных искусств, он планировал возвращение домой. Домой! Но все-таки в эту неделю следовало хоть немного поспать!
В комнату с горящими глазами вбежала счастливая Жанна.
— Клэр! Пойдем скорее, — схватив подругу за руку, она потащила ее из номера. — В вестибюле ставят елку. Ты должна это увидеть. Она невероятно огромная. Где только они берут все такое… огромное, — щебетала она, спешно спускаясь по лестнице и буквально волоча Клэр за собой.
Они обе попали в Россию совершенно случайно. Одна из актрис каскадного плана заболела, а другая — сбежала с каким-то зуавом прямо накануне отъезда. Впрочем, Клэр дю Вириль всегда была везучей. Покинув без разрешения отчий дом на Джерси, бесшабашная девчонка, с детства мечтающая стать актрисой, не пропала бесследно на дорогах Франции, а благополучно добралась до Шербура, где, как она точно знала, была труппа некоего месье Бержерака, славившегося особенной страстью открывать таланты. И здесь ей повезло снова. Месье Бержерак принял ее.
Так началась карьера юной Клэр. Ей было тогда пятнадцать. Месье Бержерак кое-чему ее научил, но, что было особенно важным, кое с кем познакомил. Уже через два года Клэр оказалась в Париже.
И теперь она, артистка Thaaatre des Bouffes-Parisiens, труппа которого приехала в Россию с гастрольным турне, стояла на нижней ступеньке парадной лестницы московской гостиницы и, приоткрыв от восхищения рот, наблюдала, как человек пятнадцать работников наряжают огромную елку.
— Мадемуазель дю Вириль, — донеслось до нее откуда-то сбоку. Акцент присутствовал, но был не настолько ужасающим, чтобы морщить носик. — Мадемуазель дю Вириль, у меня к вам вопрос конфиденциального характера.
По лестнице к ней спешил метрдотель, обмахивавшийся платком.
— В чем дело, месье? — удивленно спросила Клэр, отойдя от подруги.
— Постояльцы не могут спать. Говорят — в вашем нумере поют! — растерянно, с трудом подбирая слова, проговорил метрдотель и развел руками.
— Это какие же постояльцы не могут спать? — пожав плечами, поинтересовалась мадемуазель.
— Из соседнего нумера. Большой ученый, смею заметить. Вы уж потише, они все труды свои пишут.
— А! Месье из соседнего номера, — весело воскликнула Клэр. — Так он по другой причине ночами не спит. Он всегда возвращается к себе с раскрашенной девицей. Каждый вечер с новой, — доверительно прошептала она метрдотелю. — У них царит такой шум, что я всю ночь глаз сомкнуть не могу. А у меня по утрам репетиции! — жалобно добавила она.
У метрдотеля отвисла челюсть. А когда у него достало сил вернуть ее на место, он только выдохнул по-русски:
— Ядрена кочерыжка!
А потом забормотал извинения, сбиваясь с французского и не зная, куда деть глаза — какой пассаж! Желтобилетные! И в таком-то заведении!
Следующие два дня он усердно следил за тем, в котором часу и с кем является домой господин Авершин. Покуда не был пойман с поличным под дверью молодого ученого.
— Вы что-то позабыли, любезнейший? — поинтересовался Николай, распахнув дверь и обнаружив почтенного метрдотеля склонившимся в три погибели к замочной скважине.
— Нет, нет, Ваше благородие, — пробормотал тот, схватившись за поясницу, — спину ломит, скрутило.
И тут же отшатнувшись чуть в сторону, заглянул в комнату за спиной господина Авершина.
— И все-таки вы что-то ищете, — заметил ученый.
Метрдотель разогнулся и, наконец, приняв самое скорбное выражение лица, проговорил:
— Ваше благородие, я вынужден задать вам вопрос очень личного свойства…
Спустя две минуты бледный метрдотель мчался по лестнице вниз, в переднюю, чувствуя себя как-то по-новому, как не бывало раньше — по-дурацки. А уже вечером, в нетерпении потирая руки, он наблюдал, как господин ученый, направлявшийся из Британского клуба на втором этаже в ресторацию на цокольном, столкнулся в двери с госпожой актрисой, только недавно вернувшейся из театра и спешившей на ужин туда же.
Клэр уплетала уже третий десерт, который здесь великолепно приготовляли, запивая его горячим шоколадом, и радостно поглядывала по сторонам. День выдался тяжелым. Репетиция, два спектакля. И хотя публика была в восторге, мадам Кора осталась недовольна. Около получаса, не давая труппе разойтись после вечернего выступления, она возмущенно вычитывала им обо всех неточностях, которые были допущены. Когда, наконец, они стали свободны, Жанна убежала на прогулку, сказав, что ей нужно развеяться. А Клэр решила найти успокоение души в сладостях.
— Сударыня, вы позволите пригласить вас…
Она удивленно взглянула на молодого господина, оказавшегося рядом и обращавшегося именно к ней.
— Простите, месье, я не говорю по-русски, — улыбнувшись, сказала она.
Он отчего-то растерялся. Наблюдал за ней по вечерам в ресторации вот уже несколько дней. А теперь растерялся. Сейчас, столкнувшись с этой прехорошенькой барышней на входе, он неожиданно решил, что именно в этот вечер обязательно предпримет хоть что-нибудь, чтобы, наконец, познакомиться. Она чаще всего бывала здесь с другой молодой особой, а он все удивлялся, отчего с ними не было никого старше, и отчего две девушки жили в гостинице в одиночестве. Впрочем, это решительно его не касалось.
— Я хотел пригласить вас на танец, — обратился он к ней уже на французском. — Здесь прекрасный оркестр.
— Давайте потанцуем, — легко согласилась Клэр. — Оркестр здесь, действительно, прекрасный.
В этот вечер все казалось легким. Настроение, которое было теперь совсем уже праздничным, музыка, доносившаяся со сцены, женщина в его руках. Теперь везде танцевали вальс-бостон. Она красиво вытягивала шею в изящном повороте головы так, что ему был виден ее полупрофиль. А он все думал, что бы сказать ей веселого, но придумать ничего не мог. Она казалась ненастоящей, как любимая куколка его младшей сестры, Зизи. Светлые золотистые локоны, убранные в высокую прическу, длинные темные ресницы, бледное лицо с румяными щечками, конечно, чуть подкрашенное. В его доме в жизни ни одна женщина не красилась! Впрочем, никто в его доме не ездил в Каир. От нее пахло анисом, а он так не любил анис, но вместе с тем именно сейчас был уверен, что ей это подходит. Любые другие духи были бы для нее слишком неестественны.
— Вам нравится Москва? — проговорил он, надеясь, что этот вопрос прозвучит уместно, но вместе с тем, желая говорить о чем-то совсем другом.
— Я ее почти не видела, — виновато улыбнулась Клэр, — ужасно холодно гулять. И столько снега!
Молчание с ним совсем не тяготило. Но и услышать его голос оказалось приятным, и было совершенно неважно, что именно он говорит. Хоть о Москве, хоть о лошадях. После десертов и вальса с умелым партнером прошедший день больше не казался таким безнадежно ужасным. Она повернула к нему голову и увидела близко от себя его глаза. Невероятно зеленого цвета. И к чему мужчине такие глаза!
