Но случались и маленькие радости. К примеру, пиво колбасники варить за время войны не разучились.
— Исходя из любви к Германии и немецкому духу, Вагнер создал «Кольцо Нибелунгов». Из тех же побуждений Гитлер сжег Европу, — ворвался в не вполне трезвую голову Юбера голос Уилсона.
— Ты сумасшедший, если всерьез думаешь о причинах и следствиях, — ответил Юбер. — Кто об этом думает?
Осмотрел зал, заполненный по большей части солдатами в это время. Но кое-где встречались и обыватели из местного населения. Юбер выхватил взглядом старика в добротном костюме, весьма на вид солидного.
— Смотри, — кивнул он. — Вот этот. Он вообще не думал, ему некогда было думать и незачем. Как и нам. Он пил пиво в питейном заведении и читал газету. И сыновья его так же пили пиво, жрали сосиски и читали газеты. Организм усваивал все скопом.
Ноэль нахмурился и уставился в свою кружку. Его счастье. Изучению действительности он всегда предпочитал изучение прошлого.
Они встретились впервые в Лионе, куда Юбер вернулся после побега из лагеря для военнопленных. Тогда он узнал о гибели своей семьи. Дом не пустовал. В нем жила другая семья, которой его сдала тетка. Потом в родном квартале даже и с фальшивыми документами стало оставаться опасно. И он уехал в пригород, к друзьям. Это было началом. У них он впервые примерил баскский берет. И за долгое время был приставлен к делу — тоже впервые. Но все казалось по мелочам, ничего серьезного, в то время как душа просила чего-то настоящего, стоящего, чтобы слышно было за Альпами. И это случилось. К ним в группу пришел Уилсон со словами: «Я знаю, как устроить гибель Петера Линке».
Ему доверились. Юбер первым доверился. Именно потому, что Уилсон больше всех рисковал в этом деле. Тогда Анри решил, что историк — отчаянный смельчак. Оказалось, нет. Оказалось, мстил. И это тоже было ужасно скучно. Юбер убийцам своих родителей не мстил. От смерти нескольких причастных ничего не исправится. Легче станет лишь тогда, когда они все будут унижены, раздавлены, убиты.
— Я устал от этого, — снова вернул его к действительности Ноэль. — Сколько это будет еще продолжаться? Я думал, закончилось.
— Дурак, все еще только начинается, — скрежетнул зубами Юбер. — По-твоему, они достаточно поплатились?
— Я не знаю. Я говорю о себе.
— Тебе вообще нельзя было воевать. Ты для того слишком мягок.
— Если бы все были вроде тебя, то здесь все было бы в крови, — спокойно ответил Ноэль.
Юбер криво усмехнулся, взял в руки кружку и жадными глотками выпил все ее содержимое. А потом легко бросил:
— Не волнуйся, мой дорогой друг. Пройдет время, и я успокоюсь. Как ты можешь судить, после объявления мира еще ни один от меня не пострадал. Все, что было, осталось в горах. Форма сдерживает порывы души. Но я уже привыкаю.
— Закиснешь, — с улыбкой ответил Уилсон.
— Черта с два! Не раньше тебя.
Юбер громко присвистнул, чтобы привлечь к себе внимание, а потом крикнул:
— Хозяин, еще две кружки!
— Я свое еще не допил! — запротестовал Ноэль.
— Иди к черту! Я планирую надраться!
— А… ну удачи! — отмахнулся Ноэль и вдруг увидел у стойки хозяина заведения фрау Лемман.
— Это пиво отнесешь туда, — хозяин указал в угол погребка, где весело шумела компания солдат, — а потом вернешься за заказом для господ офицеров.
Женщина устало кивнула. Она смотрела, как огромная кружка в его руках медленно наполняется прозрачной жидкостью с густой белой пеной, и думала лишь о том, что болят ноги. Ноги болели сильнее всего, гудели даже во сне. Грета засыпала с этой болью и с нею же просыпалась. Бесконечные часы, которые она проводила в постоянном движении между густо расставленными лавками от стойки к посетителям, почти каждый из которых считал долгом ухватить ее за первое попавшееся место, становились для нее наказанием. Единственная же ее вина заключалась в том, что она родилась не в то время и не в том месте. Но мог ли хоть один человек похвалиться тем, что угадал со своим рождением? Ей, бывшей учительнице, о таких не было известно.
И Грета терпела.
Пивной ресторанчик на одной из боковых улиц старого города оказался единственным местом, куда ее взяли. Грета была уверена, что не без помощи Рихарда, который считался здесь завсегдатаем и водил дружбу с Гюнтером Тальбахом, хозяином заведения. Но единственное, что она хотела и умела делать, — учить детей. И потому в свои редкие выходные продолжала ходить по школам. Продолжая везде слышать отказ.
Подхватив со стойки приготовленное пиво, фрау Лемман привычно двинулась среди грубо сколоченных столов. В этот момент старые часы пробили четверть шестого, после чего пружина в них ржаво и неожиданно громко скрипнула. Грета вздрогнула, споткнулась о лавку, и несколько кружек, выпав из ее рук, звонко разлетелись осколками в темной луже. Следом за ними на полу оказалась и сама Грета, съеживаясь от грозного крика герра Тальбаха, тут же раздавшегося под низким потолком. Этот толстый, постоянно вытирающий пот со лба грязным полотенцем, лысоватый человек даже разговаривал так, словно командовал на плацу, ничуть не стесняясь в выражениях, а теперь от его гневного голоса порванный чулок становился сущим пустяком.
Потирая ушибленную коленку, Грета поднялась на ноги.
— Криворукая кляча! — возмущенно рявкнул один из солдат, которого она облила.
Тут Уилсон вскочил с лавки и рванул в сторону участников неприятной сцены, не услышав возмущенного оклика Юбера: «Ээ! Ты куда?»
Почему-то он видел сейчас только перепуганную женщину, другое его не зацепило. Грубости он так и не научился выносить.
— Постираете, Мартен! — бросил он солдату с облитыми брюками. В голосе его теперь зазвучали угрожающие ноты. И капрал Мартен, числившийся последние пару недель в охране генерала Риво, замолчал.
Ноэль перевел взгляд на фрау Лемман и, не зная, что ей сказать, и надо ли что-то говорить, настороженно всмотрелся в ее лицо.
Грета хмуро поджала губы. Ее смутило то, что лейтенант Уилсон оказался здесь и все видел, что отчитал солдата, пострадавшего по ее вине. Она запоздало кивнула Ноэлю и скрылась в кухне: надо было прибрать в зале, чтобы избежать новой порции ругательств Тальбаха.
Уилсон же молча вернулся к своему столу. Он чувствовал себя обескураженным произошедшим, особенно собственным вмешательством — то, что казалось ему нормальным в прежней жизни, довоенной, теперь воспринималось словно бы… с какой-то натяжкой, какой-то неестественностью.
— И что это было? — недовольно протянул Юбер. — Я тебя за шиворот схватить не успел, ты за каким чертом влез?
— Пей свое пиво, — негромко ответил Уилсон.
— Шевалье хренов!
— Послушай, — устало и примирительно сказал Ноэль, — я у нее живу. Я не могу сделать вид, что я ее не знаю.
Юбер ухмыльнулся и живо посмотрел на дверь в кухню, за которой скрылась официантка, словно ожидая, что та вот-вот появится. Но показалась другая девушка. Лицо его исказилось от злости. Собственно, когда Юбер был пьян, он обычно начинал злиться. Эта его черта была неискоренима.
— Так вот вы какая, фрау Маргарита Лемман, — отвратительным голосом медленно поговорил Юбер и рассмеялся, а потом обернулся к Ноэлю: — Это ты послушай! Ты не у нее живешь! Ты живешь там, где тебя расквартировали. И пусть спасибо скажут, что их в доме оставили!
— Перестань, Юбер! Она всего лишь женщина, и она допустила оплошность. Это не повод обращаться с ней, как с животным.
— Она женщина, и это еще хуже! — рявкнул Юбер. — Нашел, кого пожалеть! Самку, единственное предназначение которой — раздвигать ноги перед солдатами Вермахта и рожать им новых солдат! Племенная кобыла! Сука в течке. Породистая арийская сука!
— Ты пьян!
— К черту пьян! А вот, что я расскажу тебе. Дурацкая история. Тебе не понравится. Она про одного французского мальчика… Назовем его Анри. И одну французскую девочку… Мадлен. Так вот… Пока мальчик торчал в каком-то вшивом шталаге в Меце, а его семью убивали эсэсовцы в Лионе, в другом конце города в маленький отель, принадлежавший тетке Анри, поселили восемь немецких солдат, а тетушка и ее дочка… Мадлен, перешли в пристройку, где и жили себе, стараясь не показываться немцам на глаза лишний раз. Они даже думали переехать в домик семейства мальчика Анри. Раз уж тех так вовремя расстреляли. Но немножечко не успели. Чуть-чуть. Кузина Анри очень уж понравилась тем солдатам… И как раз ко времени что-то там доблестная армия Третьего Рейха заняла… Было что отметить, и было с кем отметить. И они, все восемь, насиловали Мадлен двое суток раз за разом, раз за разом, по одному, по двое… Тетка ничего не видела, ее привязали к батарее в соседней комнате. Но там была отличная слышимость. Она два дня прожила, слушая сначала вопли и крики, потом стоны, потом уже только скрип кровати. И понимала, что когда все смолкнет, значит, девочка умерла. Ей было без малого шестнадцать… Разрывы, кровотечение… что там бывает у девочек… Черт подери, Уилсон, они двое суток насиловали мою пятнадцатилетнюю кузину, пока я гнил в этом чертовом шталаге!
