Затем милорд обернулся к мистеру Вобертону.
— Чего желаете, сэр? Бургундское или кларет, или же предпочитаете белое сухое?
Вобертон сделал выбор в пользу кларета.
— Кларет, Джим, — приказал Карстерс и поднялся из кресла. — Полагаю, поездка разожгла у вас аппетит, Вобертон. Сказать по правде, этот Чэдбер смертельно обидится, если мы не воздадим должное его каплунам.
— Постараюсь пощадить его чувства, — ответил адвокат, подмигнув милорду, и уселся за столом.
— Каковы бы ни были недостатки мистера Чэдбера, но повар у него работает отменный.
И мистер Вобертон действительно отдал должное обеду, начав с жирной утки и не пропустив затем ни одного из блюд, составлявших угощение.
Когда, наконец, со стола убрали, и слуга удалился, оставив собеседникам графинчик портера, Вобертон вознамерился было вернуть беседу в прежнее русло. Но милорд не поддержал его в этом стремлении и вскоре он, к собственному удивлению, обнаружил, что обсуждает последний бунт сторонников претендентов на трон. Тут его осенило.
— Ходят слухи, что вы были с принцем, сэр.
Карстерс настолько изумился, что поставил стакан на стол.
— Я?!
— Да, сэр. Уж не знаю, откуда пошли эти слухи, но до Уинчема докатились. Милорд, конечно, все отрицал, но мне кажется, мистер Ричард поверил, хоть и с трудом.
— Надеюсь, что нет. Да и к чему мне связываться с бунтовщиком, скажите на милость?
Мистер Вобертон нахмурился.
— Бунтовщиком, сэр?
— Бунтовщиком, мистер Вобертон. Я служил под началом его величества.
— Но Карстерсы всегда были тори, мастер Джек, преданными своему истинному королю.
— Мой дорогой Вобертон, лично я ничего Стюартам не должен. Я родился во времена первого правления короля Георга и заявляю, что всегда был самым добропорядочным виги.
Вобертон недоуменно покачал головой.
— Да и в семье Уинчемов сроду ни одного виги не было.
— Вы надеетесь, что так всегда и не будет? А Дик? Он что, предан претенденту?
— Мне кажется, мистер Ричард политикой не интересуется.
Карстерс иронически приподнял бровь и промолчал.
Через минуту-другую мистер Вобертон откашлялся.
— Я… э-э… полагаю, сэр, вы не имеете пока намерения… оставить вашу э-э… профессию?
Милорд не удержался от смеха.
— Бог ты мой, Вобертон! Да ведь я только начал!
— Только… Но всего год назад мистер Ричард…
— Я его остановил? Да, но говоря по правде, сэр, я с тех пор не слишком преуспел в этом своем звании.
— Так вы, сэр… э-э… не слишком знамениты в этом смысле?
— О, Господи, нет конечно! Знаменит, надо же! Сознайтесь, Вобертон, вы представляли меня этакой трагической фигурой, верно? Нечто вроде «Джентльмена Гарри», а?
Вобертон залился краской.
— Я… э-э… видите ли, сэр… я просто любопытствовал.
— Обещаю, что не разочарую вас. Сомневаюсь, чтоб обо мне слышали на Боу-стрит[4]. Да и, говоря по правде, занятие это не слишком соответствует моей натуре.
— Тогда почему, милорд, вы его не бросите?
— Нужно же хоть чем-то оправдать свои скитания по стране! — взмолился Джек. — Я не могу сидеть без дела.
— Но кто, вернее, что вынуждает вас… э-э… грабить, милорд?
Карстерс вопросительно вскинул брови.
— Вынуждает? Ах, я понял, что вы имеете в виду. Нет, Вобертон, я ни в чем не испытываю нужды, по крайней мере, пока. Было время… но теперь это в прошлом. Я граблю ради развлечения.
Вобертон пристально уставился на него через стол.
— Удивлен, милорд, что вы, Карстерс, находите это… занимательным.
Какое-то время Джон молчал, а когда наконец заговорил, в голосе звучала обычно несвойственная ему горечь.
— Надо сказать, мистер Вобертон, что сей мир обошелся со мной не настолько благосклонно, чтоб я испытывал угрызения совести. Чтоб успокоить вас, могу сказать, что грабил я крайне редко. Вы тут намекнули, какое может ожидать меня будущее, на виселице в Тайберне[5]. Так вот, думаю, опасения ваши напрасны.
— Я… э-э… должен признаться, вы действительно успокоили меня, милорд, — пробормотал адвокат и замолк, не в силах подобрать нужных слов. Затем, после долгой паузы, извлек пергаментный свиток и развернул его перед графом, бормоча извиняющимся тоном: — Дело прежде всего, милорд!
Карстерс спустился с облаков и с нескрываемым отвращением уставился на бумаги. Лениво наполнил свой стакан, затем — своего компаньона. Испустил грустный вздох, а потом, заметив выражение глаз Вобертона, рассмеялся и вскрыл сургучную печать.
— Воля ваша, сэр, к делу так к делу!
Мистер Вобертон переночевал в «Чекерс» и отправился в Уинчем на следующий день, двухчасовой почтовой каретой. Весь вечер он играл с милордом в пике и экарте, а затем улегся спать, так и не изыскав возможности завершить свою миссию. Едва он пытался перевести разговор в желанное ему русло, как его тут же мягко и одновременно решительно возвращали на прежние более невинные темы и он с удивлением обнаруживал, что свернуть с этой колеи никак не удастся. Милорд был необычайно занятным и веселым собеседником, но обсуждать «дело» категорически не хотел. Он развлекал адвоката скабрезными анекдотами и рассказами о своих заграничных приключениях, но ни разу не позволил Вобертону заговорить о его доме или брате.
Адвокат удалился на покой, отчасти утешенный бодрым состоянием духа Карстерса, отчасти удрученный тем, что не удалось уговорить его вернуться в Уинчем.
Наутро он поднялся только где-то около двенадцати, однако все равно раньше, чем милорд. Завтрак подали в ту же обшитую дубовыми панелями гостиную.
Милорд вошел в комнату своей обычной, немного ленивой и одновременно целеустремленной походкой и изящно расшаркался перед мистером Вобертоном, а затем повел его смотреть свою кобылу Дженни, которой необыкновенно гордился. Ко времени, когда они вернулись в дом, завтрак был уже сервирован и мистер Вобертон со всей отчетливостью осознал, что времени на то, чтобы уговорить милорда, у него в обрез.
Слуга милорда беспрерывно сновал по комнате, обслуживая их, пока, наконец, хозяин не попросил его заняться саквояжем адвоката. Когда дверь за ним затворилась, Карстерс откинулся на спинку кресла и взглянул на своего компаньона с довольно пасмурной улыбкой.
— Знаю, вы хотите уговорить меня, мистер Вобертон, и я, разумеется, готов выслушать вас. Однако поверьте, будет гораздо лучше, если мы вообще не станем затрагивать эту тему.
Вобертон уловил в его голосе твердую решимость и проявил мудрость, решив не использовать этот последний шанс.
