судьба ее ждет.
«Такая, какую все мы ей уготовили, – хотелось ему сказать. – Если все вы посчитали, что ей следует стать любовницей Бофорта вместо того, чтоб выйти замуж за какого-нибудь приличного человека, то вы все сделали как надо!»
Он подумал, как восприняла бы его слова миссис Уэлланд, если б он выговорил их вслух, а не подумал про себя. Он представил картину ее внезапного смятения, как слетела бы с нее маска невозмутимости, как изменились бы черты, которым выработанное за долгие годы мастерское умение заниматься ерундой придало незыблемое выражение деланой спокойной непререкаемости. Лицо ее все еще сохраняло следы былой красоты, так схожей с красотой ее дочери, и он задавался вопросом, неужто и лицу Мэй суждено когда-нибудь огрубеть, приняв выражение застылой и неизменной наивности?
О нет, такой наивности для Мэй он не желает, наивности, делающей воображение недоступным уму, а сердце – опыту.
– Я совершенно уверена, – продолжала миссис Уэлланд, – что, если б это позорное дело просочилось в газеты, для мужа это стало бы смертельным ударом. Подробностей я не знаю и только и прошу избавить меня от них – так я и говорила бедной Эллен, когда она пыталась заговорить со мной об этом деле. Имея на руках мужа-инвалида, я стараюсь всегда сохранять бодрость и радостное настроение. Но мистер Уэлланд был крайне обеспокоен, пока мы ждали, как все разрешится, у него каждое утро немного повышалась температура. Страшно даже представить себе, что было бы, если б девочка наша узнала, что такое возможно! Я уверена, что и вы, дорогой Ньюленд, чувствуете то же самое. Все мы знали, что вы помнили о Мэй.
– Я всегда помню о Мэй, – отвечал Ньюленд и встал, желая прекратить этот разговор.
Он собирался воспользоваться возможностью разговора с миссис Уэлланд наедине, чтобы попробовать добиться переноса свадьбы, назначив дату пораньше, но придумать доводов, способных сломить ее упорство, он не смог и потому испытал облегчение, увидев, что экипаж с мистером Уэлландом и Мэй уже у дверей.
Оставалось надеяться каким-то образом умолить Мэй, и накануне отъезда он повел ее на прогулку в запущенный сад возле бывшей Испанской миссии. Пейзаж напоминал европейский, и Мэй, чудесно выглядевшая в своей шляпе, широкие поля которой отбрасывали таинственную тень на ее лучистые глаза, загоралась энтузиазмом, когда он начинал говорить о Гранаде, об Альгамбре.
– Мы могли бы увидеть все это уже этой весной, даже на празднование Пасхи в Севилье и то бы успели, – говорил он, рисуя одну за другой заманчивые перспективы в надежде склонить ее на уступки.
– На Пасху в Севилье? На той неделе пост начинается! – смеялась она.
– Ну а почему нельзя пожениться в пост? – возразил он, но, как видно, слова эти настолько ее поразили, что он тут же понял свою ошибку.
– Нет, я, конечно, не то имел в виду, дорогая. Я хотел сказать, пожениться сразу же после Пасхи, и тогда мы могли бы отплыть в конце апреля. Отпроситься на работе я бы сумел.
Такая возможность заставляла ее мечтательно улыбаться, но он понимал, что ей достаточно этих сладких мечтаний. Казалось, она слушает, как он читает ей стихи из одного из своих поэтических сборников. Стихи о чем-то прекрасном, чего никогда не бывает в жизни.
– О, говори, говори, Ньюленд! Я так люблю эти твои описания!
– Но зачем им оставаться лишь описаниями? Почему не превратить их в действительность.
– Мы и превратим их, милый. Конечно, превратим. На следующий год.
– Почему же ты не хочешь, чтобы это случилось раньше? Неужели я не могу убедить тебя все изменить прямо сейчас?
Она склонила голову, спрятавшись от него под шляпой.
– Зачем все откладывать на следующий год? Посмотри же на меня, милая! Неужели ты не понимаешь, как не терпится мне назвать тебя своей женой!
Секунду она оставалась неподвижной, а затем подняла на него глаза, полные такой отчаянной, самозабвенной любви, что он даже чуть ослабил руку, обнимавшую ее за талию. Но внезапно взгляд ее изменился, в нем появилась какая-то непонятная сосредоточенность.
– Не знаю, правильно ли я поняла, – сказала она, – Это… это потому, что ты боишься, что можешь перестать меня любить?
Арчер вскочил с места.
– Господи… может быть… не знаю, – раздраженно бросил он.
Мэй Уэлланд тоже встала, и теперь, когда они стали напротив друг друга, она словно выросла, обретя большее достоинство и женскую основательность фигуры. Оба молчали, на секунду почувствовав смущение от характера, который вдруг принял их разговор. Потом она сказала тихим голосом:
– Это потому… что есть еще кто-то?
– Еще кто-то, кроме тебя и меня? – эхом медленно повторил он, как будто не совсем понял ее слова и хочет повторить вопрос, чтобы понять его. По-видимому, она уловила неуверенность его тона, потому что сказала еще серьезнее:
– Давай поговорим откровенно, Ньюленд. Иной раз я чувствую, что в тебе появилось что-то новое, в особенности после объявления помолвки.
– Милая… что за безумная мысль! – опомнившись, воскликнул он.
Его протест был встречен слабой улыбкой.
– Если мысль эта безумна, то нам не повредит обсудить ее. – И после паузы она добавила, вздернув голову одним из своих характерных благородных жестов: – И даже если она имеет основание, почему бы не поговорить об этом? Ведь ты же мог и совершить ошибку.
Он опустил голову, разглядывая черную узорчатую тень листвы на освещенной солнцем дорожке.
– Совершать ошибки всегда легко, и если я сделал ошибку, как ты предполагаешь, то не в том ли она, что я так настойчиво тороплю свадьбу?
Она тоже опустила голову и стала трогать кончиком зонта лиственную тень на дорожке, мучительно подбирая слова.
– Да, – наконец выговорила она, – ты хотел… ты хотел раз и навсегда все решить. Решил, и дело с концом.
Спокойствие, с каким была высказана эта прозорливая мысль, изумило его, не заставив, однако, заподозрить ее в равнодушии. Из-под полы шляпы был виден ее профиль – очень бледный, губы девушки были сжаты, ноздри чуть заметно трепетали.
– Ну и?.. – спросил он, усаживаясь на скамью и глядя на нее нахмурившись, или, как ему казалось, с шутливой строгостью.
Она тоже опустилась на скамью и продолжала:
– Не думай, что девушки так наивны, как это кажется их родителям. Мы слышим многое и многое подмечаем. У нас имеются чувства и соображения. И, конечно же, задолго до того, как ты признался мне в любви, я знала, что существует особа, которой ты интересуешься. Об этом ходили разговоры еще два года назад в Ньюпорте. А однажды я видела вас на танцах, вы сидели с ней вместе на веранде, а когда она вернулась в дом, она была расстроена, и мне стало ее жаль. Я помнила это и потом, когда мы уже обручились.
Ее голос упал почти до шепота, а руки сжимали и разжимали ручку зонтика. Молодой
