Эмма присутствовала при этом, хотя больше поглядывала на луг, где веселилась молодежь. Казалось, ей не терпится принять участие в увеселениях, она выглядела беззаботной, а Франкон, понимавший, что у нее на самом деле на душе, поражался выдержке этой молодой женщины. Лишь порой, когда она застывала на миг, словно в оцепенении, он мог увидеть, с какой тревогой и мучительной болью смотрели ее глаза на мир.
Она все время оглядывалась на реку, словно ожидая появления его. Чем бы ей это ни грозило — карой, прощением, гневом или изгнанием — она ждала Ролло, и Франкон, зная о неуравновешенности их отношений, подумал, что, пожалуй, этот варвар тоже сейчас не находит себе места. Да, этих двоих связывала невероятная тяга друг к другу, перед которой отступали все доводы политики и логики.
«Он любит ее, он последует за ней хоть в ад», — с какой-то грустью думал епископ, хотя одновременно вспоминал другое: «Я прочла по рунам, что им не быть вместе». Снэфрид Лебяжьебелая, дама Агата из Этампа, не могла ошибиться. Она была настоящей ведьмой, и, хотя Франкон тщательно окропил все кусты и тропы, он не сомневался, что сила чар Белой Ведьмы может погубить Эмму Птичку.
В полдень протяжно загудел рог, указывая на приближение франкской процессии с святыми мощами. Люди столпились у разрушенной арки стен старого города, глядели на выходящую из леса дорогу. Епископ Франкон в белоснежном одеянии, сверкавшем золотыми нашивками, с золоченым посохом в руках, в двурогой, сверкающей каменьями митре стоял важно и гордо. Вокруг него монахи тянули литанию. Их хор невольно усилился, когда под сенью леса произошло движение. Паломники стали опускаться на колени. Некоторые крестьяне, дети и даже викинги в кольчугах, не сдержавшись, побежали вперед.
Это было великолепное зрелище — священники, дьяконы, послушники, над чьими головами реяли шелковые хоругви, чуть покачивавшиеся в такт движению несущих. Огоньки свечей в руках франкских монахов, были, казалось бы, ни к чему, но и они придавали величавость шествию. Отдаленные голоса по мере приближения процессии превращались в стройное красивое пение.
Слово стало плотью, стало
Слово хлебом истины;
Кровь да в вино претворится…
Длинные светлые стихари, расшитые крестами ризы, каноники, окружавшие приора франкского монастыря, где прежде хранились мощи святого Таурина. По бокам от него, помахивая кадилами, шли два мальчика-послушника. Стройные звуки гимна смешивались с людскими голосами, возгласами, всхлипываниями. Там, среди колонны шествовавших под охраной вооруженных воинов-франков и сопровождавших их, немного разомлевших на солнце норманнов, двигалась запряженная белыми волами повозка, на которой покоился покрытый парчой гроб с мощами святого Адриана. Четыре монаха-бенедиктинца держали над ними богатый балдахин с золотой бахромой. И вся процессия, с ее роскошью и украшениями, напоминала пестрый искрящийся поток.
«Как это их не обобрали до нитки?» — подумал Франкон, глядя на сопровождавших франков норманнов. Их было больше, чем воинов-христиан, и то, что дарохранительницы, покрывала и золоченые посохи были все еще у монахов — уже это было чудом, свершить которое подвластно только мощам святого Адриана.
Франкон невольно умилился. Услышал, как кто-то громко разрыдался за спиной. Ему не следовало отвлекаться, но он невольно оглянулся. Сезинанда в длинном белом покрывале, прижимая к груди обоих сыновей, заходилась громким плачем. Стоявшая рядом Эмма казалась удивительно спокойной и величественной в золоченом венце Нормандии. Но Франкон больше внимания обратил на Гийома, сладко спавшего у матери на руках.
— Пусть унесут детей! — коротко приказал епископ.
Теперь он глядел на франков. На их алых флажках реяли золотое изображение корабля. Герб города Парижа. Нейстрийцы. Франкон не знал, кто из них должен сообщить Роберту, что Эмма с сыном в Эрве, но беззащитно склоненная головка Гийома вмиг настроила епископа на неприятельское, почти злое отношение к ним.
— Не ослышалась ли я, отче?
Он не видел Эмму, но, казалось, спиной ощущал ее недоуменный взгляд.
— Пусть унесут детей. Позже я сам прослежу, чтобы дети коснулись мощей святого Адриана.
Монахи из Эрве плакали. Хор пел:
И Творцу хвала и Сыну —
Господа творению, —
Мир, и честь, и мощь, и слава,
И благословение!
Даже норманны казались растроганными. Они были любителями ярких зрелищ, но даже их самые торжественные жертвоприношения не обустраивались столь красиво и величественно, как эта передача гроба святого разрушенному монастырю. А когда супруга их правителя в короне и ослепительной белой одежде опустилась на колени в пыль и, положа руку на край выглядывавшей из-под покрытия гробницы, стала молиться, даже суровый Беренгар зашмыгал носом.
Франкон стоял не шевелясь. Безусловно, присутствие Эммы, ее смирение внесли свою лепту торжественности в ритуал. Он видел, как она величественно встала, широко осенив себя крестным знамением. И замерла. Стояла не шевелясь.
«Что с ней?» — не понял Франкон, но, когда проследил за ее взглядом, даже икнул от неожиданности. Ги Анжуйский! «Он совсем обезумел!» — невольно перекрестился испуганный епископ.
Ги стоял среди толпы сопровождающих гроб священников, помахивал кадилом. Он тоже глядел на Эмму из-под капюшона, Шрам словно кривил его рот в насмешливую улыбку. Потом он опустил голову, сделал шаг назад, укрывшись за спинами иных бенедиктинцев.
— Чистое безумие! — бормотал Франкон. — Его могут узнать. Беренгар ни на миг не задумается убить того, кто известен в Руане как человек, пытавшийся похитить Эмму.
Эмма была бледна. Франкон краем глаза следил за ней. Она держалась спокойно, на Ги больше не глядела, сняла с запястий два сверкавших изумрудами браслета, положила на покрывало мощей. Первое подношение для восстановление монастыря. За ним последуют и другие. Но сейчас Франкон думал лишь о том, не выдаст ли себя Эмма, проявив интерес к Ги. Ни малейшего. Казалось, она словно забыла о его существовании. Да и Ги старался не выпячиваться. Но все же когда Франкон смог с ним переговорить, то недовольно высказался, что Ги неосторожен и глуп, раз посмел явиться в Эрве.
Это произошло только вечером следующего дня, когда мощи святого были установлены в положенном месте в крипте, торжественные молебны отслужены и, как было заведено еще в старину в день Троицы, молодежь, украсив себя зеленью и цветами, устроила пляски на лугу за развалинами стены.
Франки после вечерней мессы и угощения готовились в обратный путь. Пожалуй, многие из них, убедившись, что норманны настроены миролюбиво, не прочь были бы и остаться, однако, посовещавшись, все же решили не ночевать в Эрве. Франкон понял причину, когда сзади к нему тихо приблизился Ги.
