– Вы замерзли, дорогая?
– Вовсе я не замерзла. – Ведь ее согревало могучее шотландское тело шести с лишним футов ростом.
Он поцеловал се. На сей раз не было медленных, невинных прикосновений губ. Ее рот раскрывали жаркие жадные губы и требовательный язык.
Зарабет таяла, растворяясь в камне, упираясь в него спиной и ощущая магическое биение в его глубине. Но может быть, это ее тело так отвечало Игану. Схватив его за рукав, она закрыла глаза, отвечая на поцелуй с равной пылкостью.
Руки Игана больше не обнимали ее плечи. Одним быстрым движением он сбросил с нее плащ и расстегнул верхние крючки корсажа. Морозный воздух подул ей на грудь, удерживаемую маленьким тугим корсетом. Над его краем выступили соски. Не прерывая поцелуя, Иган прижал сосок подушечкой большого пальца. Ей понравилось новое ощущение, медленное трение его загрубелой кожи. Ее груди сделались тугими и жаркими, а его прикосновения словно обжигали огнем.
Он мог прекратить поцелуй в любой миг, как делал всегда. Иган опомнится, и волшебные ощущения исчезнут. Кто знает, когда в следующий раз ей удастся его соблазнить?
Его сильный настойчивый язык исследовал глубину ее рта. Зарабет представилось, как этот язык проникает в другие, самые жаркие глубины ее тела, и она содрогнулась. Она читала о таких приемах, но наделе ей не доводилось их испытать. Муж брал ее в постель только для того, чтобы произвести на свет ребенка, и делал это, когда хотел и как хотел. Ему был нужен сын-наследник его имени. Он был очень зол, что Зарабет так и не смогла зачать.
Иган брал бы ее медленно, и их соитие было бы потрясающим.
«Я хочу этого мужчину», – думала она с отчаянием. Она жаждала его с такой силой страсти, какую в себе и не подозревала. Зарабет обняла Игана за талию и положила ладони на его ягодицы поверх ткани килта.
Она не могла прочесть его мысли, но на сей раз это было не нужно. Его беспокойные пальцы на ее груди и жаркие поцелуи сказали ей все, что она хотела знать.
– Любимая, – хрипло прошептал он. – Любимая, нам придется остановиться.
– Не сейчас.
– Они рядом. Мои всадники и ваш барон.
– Слишком далеко. Они ничего не увидят.
Его дыхание обжигало.
– Не важно. Я не стану любить вас прямо здесь, зная, что где-то за деревьями скрываются мои люди.
Зарабет прижала его к себе, сомкнув руки на крутой выпуклости его ягодиц. Он хотел ее, она это ясно понимала – его плоть упиралась ей в живот. Но Иган очень осторожно освободился из ее объятий. Не хотелось его отпускать, но что могла она поделать? Пришлось уступить – когда он возьмет ее, вокруг них не будут стоять его горцы и наблюдать за ними со смехом.
Она точно знала, где и когда соблазнит его. Чувство обретенной свободы делать с ним что угодно наполняло ее одновременно радостью и печалью. Зарабет проглотила стоящий в горле ком и сказала:
– Вы правы. Нам пора идти.
Она была готова ненавидеть свое исполненное желания тело.
Вздохнув, Иган сделал шаг назад. Оба тяжело дышали. С разлохмаченными волосами и раскрасневшимся лицом Иган походил на пьяного. Дрожащими пальцами он запахнул ворот ее рубашки и застегнул корсаж.
– Идем.
– Да.
Взяв Зарабет за руку, Иган вывел ее из круга. Она вспомнила, зачем он привел ее сюда – сообщить, что она больше не жена Себастьяна. Она свободна. Она может любить Игана, не нарушая брачных обетов. Осталось лишь понять, хочет ли он ее и как далеко могло бы зайти его желание. Но что, если Зарабет уподобится тем тоскующим дамам, которых она встречала по всей Европе, предающихся сладким воспоминаниям об одной-единственной ночи с Иганом. Сможет ли она это вынести?
Зарабет сомневалась, что сможет.
Когда они вышли за пределы круга и зашагали по снегу, Зарабет вдруг показалось – камни удовлетворенно бормочут что-то им вслед. Но может быть, ей просто показалось?
Рождество в Шотландии праздновали тихо. Декреты кальвинистской реформы объявили Рождество обычным днем, пытаясь таким образом бороться с языческими святочными ритуалами.
Впрочем, никакие декреты не могли помешать горцам отмечать этот день пирами, игрой на волынках и плясками до упаду. В Нвенгарии святки праздновали с размахом – омела, сжигание рождественского полена, свечи в честь христианских и языческих святых. Жители Нвенгарии почитали всех богов – лишь бы был повод устроить праздник попышнее. Будучи замужем, Зарабет почти половину своего времени тратила, продумывая рождественские и святочные балы и прочие увеселительные мероприятия. Каждый следующий праздник должен был превзойти пышностью предыдущий.
Жители Шотландии берегли силы для праздника хогманей. С Рождества и до кануна Нового года в замке Макдоналд все были заняты по горло. Хозяева наравне со слугами готовились от души повеселиться на хогманей.
Ангус, Хэмиш и Дугал притащили охапки еловых веток. Джемма и Мэри работали до изнеможения, развешивая их по всему замку, прикидывая то так, то эдак, чтобы украшения смотрелись поэффектнее.
Миссис Уильямс безостановочно пекла и варила. В канун Нового года на ужине должны были быть оленина и ветчина, печенье и замечательный фруктовый торт, который здесь называли «черный хлеб». Всю неделю до праздника Зарабет помогала Мэри и Джемме, а также миссис Уильямс на кухне, охотно выполняя ее распоряжения. Мэри пыталась увести ее с кухни, но Зарабет стояла на своем.
Она чувствовала себя счастливой здесь, на кухне, замешивая тесто и весело болтая с женщинами. У нее не было сестры, а подруги детства исчезли из ее жизни, как только она вышла замуж. Зарабет нравились их дружеское участие, шутки, сплетни, смех.
Она не боялась спускаться в погреб, который Джейми называл подземельем, и частенько бежала туда, чтобы принести бутылку вина или виски для стряпни миссис Уильямс. Кажется, для изготовления шотландской выпечки требовалось немало виски. Служанки боялись спускаться в темный подвал, но бывшие тюремные камеры не внушали Зарабет ни малейшего страха. После жизни с Себастьяном сырой погреб, битком набитый бутылками и старыми цепями, казался ей очень милым местом.
А Иган…
Этот человек выводил ее из себя. После того что произошло между ними в Кольце Данмарран, он по-прежнему не спускал с Зарабет глаз, но избегал оставаться с ней наедине.
Иган, как и раньше, спал под дверью ее спальни, наваливая на себя для тепла гору одеял и овечьих шкур. Стоило Зарабет открыть поутру свою дверь, как она видела его, распростертого на походной койке и храпящего, как медведь. Своенравный медведь к тому же, потому что он тут же начинал ворчать на нее, чтобы она возвращалась к себе и дала ему возможность встать и уйти с лестницы.
