не попрощаетесь со мной?
— Я давно попрощался с вами. Это будет всего лишь повторение. Вам придется довольствоваться простым пожеланием: я желаю вам суметь, наконец, стать счастливой. Что бы вы ни думали и несмотря на эту маленькую рану, я никогда не желал вам зла!
— А я вам желаю муки ада! Пусть они будут столь же сильны, как и моя любовь к вам. Прощай, Гийом! Желаю тебе когда-нибудь страдать так же, как страдаю я!
Лорна пристально посмотрела на него, но так как он не ответил, молодая женщина разрыдалась. Тремэн наблюдал, как она подходит к Китти и Бренту. Камеристка плакала, она повернулась к Тремэну и помахала ему рукой. Что же касается Джереми Брента, он лишь взмахнул шляпой. Молодой человек успел вполголоса поблагодарить Гийома. Ему было стыдно, но он испытывал облегчение от того, что сумел сохранить свое печальное счастье, которое он переживал рядом с этой женщиной. Гийом пожалел его.
Посадка закончилась. Моряки подняли парус, который тут же подхватил утренний бриз. Шлюп отошел от берега, и, когда поднялась заря, он уже превратился в точку, уплывавшую к горизонту. Гийом вернулся к своим, и на душе у него было по-настоящему радостно, по- настоящему спокойно... В эту минуту Артур и Дагэ уже должны были вернуться в «Тринадцать ветров», и Элизабет смогла, наконец, обнять своего сына. На востоке еще пылал огонь маяка, и Гийом улыбнулся этому сияющему предзнаменованию...
«Решительно, любовь — это просто язва какая-то! — размышлял Гийом, идя по улицам Шербура. — Пырей, сорняк, который растет всюду, как ему вздумается, способный своими корнями-когтями разрушить любую стену».
Только что на пороге таверны «Кистр» он расстался со своим другом Жозефом Энгулем, с которым они вместе ужинали. Они давно не виделись, и, несмотря на традиционные и как всегда восхитительные устрицы и омары, Гийому так и не удалось вернуть прежнюю радостную и спокойную атмосферу, которая всегда царила за их столиком, если они трапезничали в знаменитой таверне с ее деревянными панелями на стенах, прокуренными, словно хорошая трубка. Жозеф уже не был прежним. Безнадежная любовь, которую он питал к госпоже де Бугенвиль, разрушала его по мере того, как горе подтачивало силы безутешной матери.
— Я знаю, что Флоре недолго осталось жить. Она тоже это знает, но не только не пытается этому помешать, а ждет этого, желает, надеется, — попытался объяснить он Гийому.
— Ведь у нее есть другие дети и муж, который ее обожает...
— Странно, не правда ли? И все же нам всем кажется, что она думает только о своем несчастном мальчике. У меня такое ощущение, будто Флора считает, что ни ее сыновья, ни ее муж в ней более не нуждаются, а вот Арман заблудился во тьме и все время зовет ее.
— А ты? Разве это повод посвятить ей всю свою жизнь? Мне отлично известно, что ты ее любишь, но ты почти не бываешь здесь, не живешь в своем доме, и твоя экономка уже подумывает от тебя уйти. Что же будет с тобой, когда подойдет к концу жизнь госпожи де Бугенвиль?
— Не знаю, что тебе ответить. Одно я знаю наверняка: я хочу быть с ней как можно дольше. Но потом...
Жест, которым Жозеф сопроводил последнее слово, позволял предположить что угодно, и Гийом нахмурился.
— Надеюсь, ты не собираешься пустить себе пулю в лоб на ее могиле? — иронично заметил он. — Это будет оскорблением для адмирала и для памяти этой восхитительной женщины. Не говоря уже о смехотворности такого поступка!
— Ненужная неразбериха, не так ли? Вот ты сейчас так красиво говоришь, но ты и сам наделал дел: твоя жизнь — далеко не пример благоразумия...
Тремэн охотно с этим согласился, признав даже, что людям трудно бороться с сюрпризами судьбы и особенно с порывами своего сердца.
— Я понимаю, что не мне читать тебе нотации, — произнес Гийом. — Моя любовь к Милашке-Мари, возможно, убила Аньес. А из-за нескольких часов заблуждений я потерял женщину, которую люблю, единственную, которая могла помочь мне забыть Мари... Ладно, поступай как знаешь, но все же вспоминай иногда, что у тебя здесь есть друзья, которым ты дорог!
На этом они расстались, не зная наверняка, когда же произойдет следующая встреча. Рано утром Жозеф Эн- гуль уезжал из Шербура на дилижансе. Гийом собирался ночевать в городе: ему предстояла встреча с мэром Пьером-Жозефом Делавилем. Поэтому он вернулся в старинную гостиницу «Герцоги Нормандские», переименованную в «Вильгельма Завоевателя», к которой он привык. Было уже поздно, но улицы, по-новому освещенные фонарями благодаря доктору Делавилю — отличным мэром он оказался! — оставались оживленными из-за больших строек, начатых Бонапартом.
В самом деле, одержимый идеей «чудес Египта», его циклопическими монументами и особенно искусственным озером Мёрис, расположенным на сорок пять метров выше уровня Средиземного моря, Бонапарт распорядился начать «работы фараонов», чтобы превратить то, что раньше называли «Королевским лугом», в последовательность водоемов и шлюзов, которые должны быть завершены большой дамбой. На строительстве трудились рабочие и солдаты двух полков. Все эти люди создавали в городе постоянное движение, к которому в этот день добавилось и всеобщее оживление из-за прибытия в порт американского корабля «Делавэр», чей звездно-полосатый флаг весело реял посередине рейда. Это судно доставило хлопок для недавно появившихся в этих местах прядильных фабрик: одна была расположена между Валонью и Негревилем и две — в Валь-де-Сер. Тремэн высоко ценил эти новинки, поскольку он всегда радел за развитие Котантена. Поэтому ему и предстояло встретиться у мэра с Филиппом Фонтенилла, владельцем прядильной фабрики, и обсудить вопрос о совместном использовании склада.
Гийому не хотелось ложиться спать. В этот первый сентябрьский день — все надеялись, что он принесет прохладу, — было так же жарко и душно, как в течение всего лета, которое чередовало знойные дни и грозы.
Вместе с грозами часто приходили и опасные шторма, как это случилось 20 июля. В тот день затонули многие суда в портах по всему побережью. В Булони же, несмотря на категорические возражения адмирала Брюи, из-за упрямства императора, пожелавшего устроить в открытом море смотр кораблям, с которых предстояло осуществить высадку в Англии, произошла настоящая катастрофа. Бонапарт — его еще не привыкли называть Наполеоном! — едва не утонул, а многие корабли с людьми и вооружением пошли ко дну.
Несмотря на такой трагический случай, все были бы рады хорошей грозе, и
