ей нужно уехать.
Гийом боялся сопротивления, отказа, слез. В любом случае он готовился к резкой реакции своей дочери, но ничего подобного не произошло. Он понял, что Элизабет изменилась сильнее, чем он предполагал. Она выслушала отца молча, потом подошла к колыбели, взяла на руки своего сына и нежно прижала его к груди.
— Другого решения нет? — спросила Элизабет.
— Увы, нет! Мы должны считать приезд Франсуа настоящей удачей. Без него...
— Я понимаю... Но если вернется мой муж?
— Для него всегда найдется корабль, чтобы доставить его к тебе. Я обещаю.
Элизабет грустно улыбнулась, на мгновение подняла глаза на отца, и тот увидел, что они полны слез.
— А вы... и все остальные? Вас я увижу?
— В этом ты можешь быть уверена! Никакой тирании не под силу навсегда разлучить нас, Тремэнов!
— Поклянитесь! Поклянитесь, что либо вы приедете ко мне, либо я вернусь к вам!
— Клянусь тебе моей жизнью и твоей жизнью тоже!
Тогда Элизабет с ребенком на руках подошла к отцу и крепко прижалась к нему. Он обнял дочь, и они долго стояли, прильнув друг к другу. Это и было их прощанием...
* * *
Когда карета под эскортом Артура, Адама и Дагэ скрылась за поворотом, Гийом, опираясь одной рукой на трость, а другой — на Потантена, который как будто состарился на десяток лет, вернулся в дом. В вестибюле не было ни души. По его просьбе женщины собрались в кухне вокруг мадемуазель Анн-Мари, чтобы Гийом мог один проводить дочь. Они знали, что ему нужно побыть одному, чтобы легче было мысленно следить за тяжело нагруженной дорожной каретой, которая ехала по знакомой дороге. Разумеется, Элизабет уехала не одна. С ней были Франсуа Ньель и Белина, решившая разделить судьбу молодой женщины.
— Она будет настолько же нуждаться во мне, насколько я нуждаюсь в ней и в малыше, — сказала эта простая женщина, которую слишком долго считали глупышкой.
Впрочем, труднее оказалось помешать другим волонтерам присоединиться к этой компании. Во-первых, Артуру, которого эта новая разлука привела в отчаяние, а во-вторых, Виктору Гимару, который из своей кровати умолял позволить ему подняться на корабль, уверяя, что не желает более служить в полиции Фуше и что его раны в море затянутся куда быстрее. Ему пришлось дать успокоительное. Перед тем как уснуть, Гимар успел поклясться, что, как только он выздоровеет, никто не сможет помешать ему отправиться в Америку за богатством, в частности, в долину Гудзона...
Гийом завидовал этой его надежде. Ему самому было отказано даже в праве проводить до корабля своих дочь и внука. Но ему нужно было быть на месте, когда появится инспектор Паск: через час, через день, через несколько дней... Его отсутствие имело бы слишком драматические последствия.
На пороге гостиной Тремэн оставил Потантена, который спросил его:
— Хотите, чтобы я побыл немного с вами?
— Нет, мой старый друг. Ты же знаешь, я, как зверь, ищу одиночества, когда мне плохо.
Он медленно прошел по пустым комнатам, в которые через высокие открытые окна вливались ароматы сада. День выдался великолепным, и вечер не уступал ему в мягкости. Проходя мимо, Гийом как будто в первый раз рассматривал мебель и безделушки, обои и подушки, украшавшие его дом. Каким печальным все это будет без хозяйки дома! Когда-нибудь она обязательно появится: жена Артура или жена Адама, но сколько лет пройдет в ожидании?
Тяжелыми шагами Гийом дошел до своего «логова» и рухнул в старое кресло. Он оперся локтями о колени, опустил голову на руки, тщетно пытаясь успокоиться, сдержать вновь подступившие слезы. Откуда в нем эта слабость? У него были деньги, корабли, все возможности видеться с дочерью и внуком хоть каждый год, если ему так захочется! И потом, у него есть сыновья! Разве он перестал их любить? Или та, которая уехала вместе со своим маленьким принцем-изгнанником, унесла его сердце с собой? Разумеется, нет! И все же ужасная мысль о том, что «Тринадцать ветров» навсегда потеряли свою душу, не переставала мучить его.
В глубине своего отчаяния он услышал скрип паркета, шелест платья и проворчал сквозь слезы:
— Простите меня, Анн-Мари, но я не хочу, чтобы меня беспокоили сегодня вечером!
— А я не хочу, чтобы вы оставались в одиночестве! Ни сейчас, ни потом!
Тремэн уронил руки, увидел перед собой шелковое платье, за которое он ухватился, как будто боялся, что это иллюзия, которая вот-вот растает.
— Роза, вы! Или это сон?
— Возможно, но тогда мы посмотрим его вместе!
— Как вы здесь? Я ничего не слышал...
— Потому что я уже почти час брожу под вашими деревьями. Сегодня в полдень Элизабет прислала мне письмо, в котором попрощалась со мной. И я поняла, что должна приехать. Гийом, мой дорогой Гийом, не будьте таким несчастным! Вы с ней обязательно встретитесь. Надо просто уметь ждать.
— Если вы подождете вместе со мной, мне хватит терпения. Но, Роза, вы действительно сказали, что вы никогда не оставите меня в одиночестве?
Гийом встал, чтобы ему было удобнее любоваться отсветами солнца в ее волосах цвета красного золота, сиянием ее зеленых глаз. Он все еще не осмеливался обнять свою возлюбленную.
— Больше никогда, Гийом! Я это сказала...
— Значит, вы меня еще немного любите?
— Я никогда не переставала любить вас. Особенно тогда, когда мне отчаянно хотелось вас ненавидеть!
И тогда Гийом осмелился. В наступившей тишине был слышен только крик чайки, усевшейся на крышу дома «Тринадцать ветров»... Похоже, «Тринадцать ветров» вновь обрели свою душу...
* * *
В субботу, 4 декабря 1804 года, Гийом Тремэн венчался с Розой де Монтандр в церкви Ла-Пернель в тот самый час, когда в ярко освещенном соборе Парижской Богоматери Наполеон Бонапарт стал помазанником Божиим. Очень далеко от Франции, на другом берегу огромного океана, малыш королевской крови, изгнанник, начинал совершенно другую жизнь.
А Тремэны продолжали свою.
Сен-Манде, февраль 1994 года
Сейчас улица Квадратной башни. – Прим. Авт
L'eau-de-vie (фр.) – переводится как «водка», а дословно – «живая вода – Прим. пер.).
круглый столик на одной ножке
«Королевское кресло». – Прим. Пер
Сладкое мясо – это зобная железа теленка. – Прим. пер.
