В такой же июньский день, в этом же месте, Робин играл и проиграл — потерял и награду, и свое сердце…
Я одернула себя.
Прочь, призрак Эми!
Кто это там выкрикивает победителя на королевском турнире? Я удивленно взглянула на галерею. Раскрасневшаяся, смеющаяся, Леттис Ноллис — вернее, Херефорд, она же вышла за виконта Уолтера Девере — перегнулась через парапет, так что казалось, ее пышные груди вот-вот вывалятся из корсажа, и азартно трясла рыжими кудрями. Рядом с ней стояла моя новая фрейлина, Елена Снакенборг, улыбающаяся, искренняя, но, в отличие от Леттис, совершенно спокойная.
Я нахмурилась. Леттис отодвинулась от парапета, сделала книксен, но, похоже, ничуть не смутилась.
Я подняла руку.
— Парри, мой веер — и салфетку, смоченную розовой водой, пожалуйста. А потом поговорите с виконтессой Херефорд! — приказала я. — Скажите, что мне не нравится такое мальчишество, особенно со стороны молодой замужней дамы!
— Ваше Величество!
Словно большой галион под всеми парусами, Парри понеслась прочь. Освежая лоб душистым платком, я взглянула на корт. Кого там подбадривала Леттис?
С голой дощатой арены выходили Хаттон и Хенидж, входили Робин и Норфолк.
Хаттон, Кит Хаттон — он вошел во дворец танцуючи, как дразнил его Робин, — он так лихо отплясывал галиарду на празднике корпорации барристеров, что я велела ему со следующего же дня присоединиться к моей свите.
Хенидж, юный Том — протеже Сесила, выпускник Кембриджа, очень толковый молодой человек.
Хммм…
Господи, есть же в нас, англичанах, порода!
Хаттон — смуглый, Хенидж — кровь с молоком, Хаттон — высокий и стройный, Хенидж — крепко сбитый, но оба запросто вскружат голову любой женщине. Хенидж, впрочем, женат — а развеселая мадам Леттис, кстати, замужем! Когда Парри закончит делать ей выговор, надо будет добавить несколько слов от себя!
О, мои добрые намерения…
В следующие несколько минут и Леттис, и ее дерзость вылетели у меня из головы. Матч закончился, Робин выиграл, я спустилась поздравить игроков, и Робин шагнул ко мне, чтобы помочь спуститься с нескольких последних ступенек. При этом он взял у меня из руки платок:
— С вашего разрешения, миледи. — Он, собственно, не спрашивал, а просто широким жестом указал на потный лоб и взопревшую рубаху:
— Я не решаюсь предстать перед вами в таком виде! — объяснил он и со смехом принялся вытирать лоб.
Никто не заметил Норфолка, пока тот не вырос перед Робином, не вырвал у него из рук платок и не бросил к моим ногам.
— Негодяй! — взревел он. — Как вы смеете так вольничать с Ее Величеством?
Мы онемели. Норфолк, словно взбесившийся бык, пер напролом.
— И я слышал, что вы входите в спальню Ее Величества по утрам, даже подаете горничным ее нижние юбки! — свирепел он.
Робин побелел.
— Низкие наговоры! — сказал он тихо. — Вы оскорбляете ими Ее Величество! Возьмите свои слова обратно, мерзавец, или я затолкаю их вам в глотку!
— Значит, дуэль! Мои друзья условятся с вашими о месте!
И этот идиот Норфолк взглянул на меня гордо и напыщенно, словно школьник, одержавший верх в потасовке.
— Оставьте двор и не смейте со мной разговаривать! — заорала я в его длинное глупое лицо. — Не ваше дело — защищать мою честь!
Я этого не потерплю, сэр, клянусь Богом, не потерплю!
Да, он пытался оправдываться, но я накричала на него, заставила согнуть жестокую выю.
Однако теперь я видела ясно, как ненавидит он Робина, как моя любовь к Робину дает ему повод выставлять свое превосходство, использовать собственные силы. Каждый день я выказываю свою любовь к Робину, оказываю ему явственное предпочтение перед другими лордами — этого оскорбления они никогда не забудут. Любить Робина и дальше — значит делать его предметом бесконечной злобы, неистребимой ненависти.
Так что же, отказаться от него? Ведь рано или поздно мне придется ради Англии сговориться с кем-то из заморских женихов.
Робин, однако, видел другой выход. Как-то вечером мы полулежали на шелковых подушках в павильоне на берегу реки, слушая мадригал, далекую флейту и ласковый плеск воды. Пахло рекой, я была как в раю. Вдруг Робин сел, наклонился ко мне и сказал странным, незнакомым голосом:
— Моя бесценная, моя сладчайшая миледи, вы видите, что мне больше не уважать себя, не поднять голову…
Он осекся и безмолвно вперил взор в темноту. Высоко над горизонтом над нашими головами сияла Венера. Я повернулась к нему. В глазах у него стояли слезы. Он схватил меня за руку, взгляд его пронзил меня в самое сердце.
— ..если вы не перестанете держать меня за болонку, если не сделаете своим господином…
— Робин, не надо!
— Если вы не выйдете за меня замуж!..
В мае жениться — маяться,
В июне жениться — каяться,
В июле жениться — слезы лить,
В августе — в грусти жить.
Выйти за Робина…
Было время, когда я мечтала об этом всем сердцем — целый час, давным давно, в ложе теннисного двора, когда впервые влюбилась в Робина и по глупости вообразила, что он тоже в меня влюблен.
Но та девушка, далекая от власти и даже от мысли, что может сделаться королевой, осталась в давнем-предавнем прошлом. Он… я… мы… упустили то бесценное мгновение, оно больше не вернется. Не потому ли ею слова причинили мне такую боль?
Вновь и вновь я прокручивала б голове одно и то же. Как могу я ему отказать? А согласиться?
Ведь я уже сочеталась браком — с Англией, сочеталась в Вестминстерском, аббатстве, когда почувствовала на обнаженной груди холодную прогорклую мирру и кольцо Англии на пальце. Любой другой брак был бы нарушением супружеской верности, кощунством, прелюбодеянием…
Однако плоть требовала другого, она бунтовала. Ведь я любила Робина больше, чем когда-либо, любила его смуглое красивое лицо — если бесцветный Норфолк ревниво и злобно называет его цыганским, мне-то что с того? — любила его гордый орлиный профиль, сверкающий ироничный взгляд, рот — о. Господи, его рот! — сильные загорелые руки, икры наездника, его тело…
О, довольно, довольно! Он был мужчина из мужчин, в расцвете мужской красы, я — женщина в самом начале женской поры, едва за тридцать, я только вступала в самый свой лучший возраст…
Я хотела быть с ним. Закон этому не препятствовал — я была королева и могла идти, за кого хочу. А я хотела, еще как хотела! Я не могла перед ним устоять. Тем летом наша страсть разгоралась день ото дня.
— Неужто вы желаете жить и умереть девственницей? — не то упрекал, не то подначивал он. — Неужто вам не хочется познать мужскую любовь, родить детей?
