Ознакомительная версия.
Но какова бы ни была причина, и даже если все вместе они сыграли свою роль, Раф теперь разъезжал по полям Ашерст-Холл с новым чувством уверенности в себе. Он сидел во главе стола в обеденном зале, больше не глядя на стул у его дальнего края, где он когда-то сидел, приглашенный из милости.
Джон Каммингс заметил перемену в своем хозяине. Теперь управляющий вначале спрашивал, а потом делал, а не делал и лишь затем информировал Рафа. Раф проводил долгие вечера изучая годовые учетные книги. Он записывал сроки посевов, сбора урожая и рыночные цены — точно так же, как он когда-то составлял расписание караульной службы, руководил боевыми маневрами и распределением продовольствия, когда обозы с провизией не поспевали за продвижением его солдат.
Как сказал Фитц — после чего Раф швырнул в него томик Шекспира с «Гамлетом», — капитан Рафаэль Дотри человек неглупый. Он способный человек, пожалуй, даже гениальный, когда начинает думать о деле, и вот-вот настанет самое время показать миру, что такое настоящий герцог.
Шарлотта не была трусливой, да и Раф был не из робких.
С того дня они больше не говорили о прошлом. Почти две недели они кружили друг возле друга и медленно, осторожно стали возвращаться к своим ровным прежним взаимоотношениям.
Сейчас, к концу января, они вновь были лучшими друзьями, смеясь, шутя, поддразнивая друг друга. Теперь, когда между ними больше не оставалось никаких секретов, они действительно могли снова общаться по-прежнему.
По-прежнему, даже если он иногда ловил на себе взгляд Чарли, глядевшей на него из дальнего угла комнаты или через длинный обеденный стол, и в глазах ее был вопрос, а губы приоткрывались, словно она собиралась сказать ему что-то — то, что могло бы изменить мир их обоих. Даже если Рафу приходилось иногда уединяться, когда желание обнять ее, поцеловать, утешить становилось почти невыносимым.
Но он ждал. Он выжидал свой момент.
Разве был у него другой выбор?
Эдвард и Джорджианна Сиверс стали присоединяться к ним за обеденным столом, и если Джорджианна и воображала себя хозяйкой дома, то какое это имело значение?
Правда, накануне Двенадцатой ночи едва не возникла неловкая ситуация. На протяжении всего обеда Джорджианна была спокойна, но, когда слуга поставил перед каждым вазочку с ягодным десертом в заварном креме, она поднялась, чтобы спросить: «А что это?» — и при этом, не рассчитав движения, погрузила пальцы в золотисто-желтый крем.
— Джорджианна! — Эдвард Сиверс в ужасе вскочил, чтобы помочь жене, которая с некоторым удивлением глядела на свои измазанные пальцы.
— Но мы все так едим крем на Двенадцатую ночь, правда, Николь? — быстро произнесла Лидия, опуская пальцы в вазочку. — Ням! — воскликнула она, сунув их в рот. — Это традиция семейства Дотри.
Николь колебалась не более секунды, прежде чем опустила пальцы в свой десерт, и, на глазах у слуги, наблюдавшего за происходящим с открытым ртом, все тоже обмакнули пальцы в крем.
Растерянность на лице Джорджианны сменилась удивлением, а затем выражением удовольствия. Ее поблекшие голубые глаза и впрямь заискрились, когда она воскликнула:
— Разве мы не глупцы?
Раф быстро взглянул на Шарлотту: она часто моргала, явно сдерживая слезы. А затем наклонилась через стол и поцеловала Лидию в щеку.
— У тебя самое доброе, самое любящее сердце, какое только я знаю, — сказала она ей, а затем подняла глаза и улыбнулась Рафу.
Теперь Джорджианна выходила из своей комнаты к чаю в пять часов вместе с Шарлоттой и близнецами. Она также стала проводить время в зимнем саду, с радостью возвратившись к своим любимым цветам, часть которых им удалось спасти из оранжереи в коттедже «Роза».
Но оставалось еще одно…
Два дня назад, после ужина, Эдвард Сиверс пришел к Рафу, чтобы объявить, что он благородный человек и потому должен признаться, что передал почти все свои владения покойному герцогу и теперь должен выполнить эти обязательства.
Выслушивая все это, Раф продолжал сидеть за письменным столом перед открытой учетной книгой, держа в руках гусиное перо, и глаза его закрывала красная пелена едва сдерживаемого гнева. Он заставил себя подавить желание обругать последними словами человека, который заявлял о своем благородстве. Когда он наконец поднял голову и заговорил, в его голосе зазвучали обманчиво мягкие, бархатистые нотки.
— Как я понимаю, тот договор касался не только ваших владений, которые вы так благородно собирались передать моему дяде.
Пожилой мужчина побледнел и схватился за спинку стула.
— Она рассказала вам? Какой позор! Мы… мы должны немедленно покинуть ваш дом, ваша светлость.
Наконец! В этот момент Раф наконец почувствовал себя настоящим герцогом.
Медленно, аккуратно он отложил перо и поднялся из-за стола.
— И вы поверили ему, мистер Сиверс? Вы поверили словам моего дяди, а не вашей собственной дочери?
— Но… но я видел ее. О господи! Я все еще вижу, как она стоит там, глядя на меня, осуждающе глядя на меня, когда я принимал условия герцога. Это был великодушный жест со стороны его светлости, если учитывать поступок Шарлотты. Отдать своего сына…
— Чтобы забрать коттедж «Роза» и земли, на которые он зарился годами, как вы знаете? Шарлотта говорила вам, что этот человек лжец, что его сыновья тоже лгут? Она ваша дочь. Почему вы не поверили ей?
— Я поверил… Я верю ей… Надеюсь, что верю.
Эдвард Сиверс обошел вокруг стула и тяжело рухнул на него, словно снова почувствовав себя загнанным в тупик.
— Но разве у меня был выбор? Его сыновья повсюду разнесли бы эту историю о позоре Шарлотты. Это погубило бы ее.
— И вместе с ней ее родителей, — подчеркнул Раф. — Наверняка вы учли последствия для своей жены и себя?
Отец Шарлотты провел дрожащей рукой по своим редеющим волосам.
— Да, да, согласен. Мне пришлось подумать о своей жене. И о себе. — Он глядел на Рафа, словно ища понимания. — Но Шарлотте не следовало находиться там. Она тоже виновата.
— Вы обвиняете ее в том, что сделали мои кузены? Если бы они изнасиловали ее, это тоже была бы ее вина?
Раф глядел на Эдварда Сиверса и видел перед собой не просто мужчину, слишком быстро постаревшего, но слабого человека, который, возможно, всегда был таким. Почему он никогда не замечал этого в те прежние годы? Шарлотта всегда была сильной, потому что ей приходилось быть такой. Ее родители были скорее ее детьми.
— Вы не понимаете! — почти выпалил Сиверс.
— О, сэр, я все понимаю, — холодно ответил Раф. — И понимаю все. Вы не достойны ее.
Ознакомительная версия.
