Глава 9
Я не тот, за кого вы меня принимаете.
Джейн Уэлш Карлейль[14]
Позже друзья собрались у Саймона в кабинете. Бартоломью Бут, совершенно сбитый с толку, с хмурым видом держал в руке бокал и пытал Армана Готье:
— Ты говоришь, моя новая гнедая кобыла та, да не та? Ты мне все-таки объясни, как это понимать? Трокмортон уверял меня, что купил ее только что. И к тому же в Татте. Он даже показал квитанцию об оплате! А почему я взял у него лошадь? Чтобы выручить его с карточными долгами. Он сказал, что ужасно запутался и у него нет другого выхода, как продать кобылу. Ну и еще я не устоял перед выгодной сделкой. Я заплатил только половину того, что с меня взяли бы, если бы я покупал ее в Татте.
Бартоломью поочередно поглядывал то на Армана, то на Саймона, пришлепывая свой изысканный шейный платок, слишком пышный и делавший его похожим на голубя. Растерянного, худосочного голубя с роскошным оперением на груди.
— Вы оба считаете, что Трокмортон поступил со мной нечестно? Вы это хотите сказать?
— Научись смотреть правде в глаза, Боунз. Трокмортон сплавил тебе бракованную лошадь. Больше мне нечего добавить. — Арман хитровато улыбнулся Саймону, который только кивнул в знак согласия.
— Вы не верите, что он увяз в долгах? — Бартоломью сердито сверкнул глазами на приятелей. — И что его теребят приставы? По-вашему, ему не грозит Ривер-Тик? Разве у него не пусто в карманах? Разве он не на мели?
Саймон поддержал Армана.
— Боунз, у него денег куры не клюют, — сказал он, отпив шампанского. Было так приятно расслабиться перёд обедом, находясь в собственном доме, в окружении друзей, и чувствовать себя свободным от мыслей о беснующейся юной девушке наверху! «Такой свободный, что дальше некуда», — подумал он, рассеянно потирая пострадавшую щеку. — Твой Трокмортон, поди, уже где-нибудь отплясывает джигу и не нарадуется, что возместил половину денег за свою ошибку.
— Нет! — Боунз яростно мотал головой. — Это невозможно! Лошадь, вероятно, просто занемогла. Я видел ее на той неделе в Татте — она была веселая и резвая. И когда покупал, тоже! А сейчас понурая, совсем как неживая. Стоит все тут. А я думал выставить ее на бега!
Арман наклонился к своему бокалу с бренди.
— Кинь своей кобыле в желудок еще одного угря — и она снова оживет. — Он подмигнул Саймону, глядя поверх кромки бокала.
Саймон засмеялся в кулак, зная, что доверчивого Боунза, Трокмортона и даже самых почитаемых клиентов Таттерсолза надували самым элементарным способом. С угрем в брюхе дохлая кляча неизменно превращалась в быстрого скакуна и оставалась таковым, покуда тварь не переваривалась у нее в желудке. И наоборот, чтобы норовистую кобылу выдать за спокойную верховую лошадь для леди, ее поили элем и продавали. А потом, когда хмель проходил, она разносила перила в стойле.
Бартоломью по-прежнему гневно сверкал глазами на Армана.
— Забудь о ней, Боунз, — посоветовал другу Саймон. — Отправь несчастную животину в поместье и дай ей дожить там свой век. Или завтра с утра пораньше наведайся на Фишмангер-лейн[15].
— Вот вероломный человек! — проворчал Бартоломью. Он сокрушенно качал головой, словно был скорее разочарован, нежели разгневан жульничеством, и в развитие своей мысли распространил претензии с Трокмортона на весь род человеческий. Обобщения Бартоломью часто носили глобальный, равно как и запоздалый, характер. — Бессовестные люди! Пользуются добросердечием таких, как я, вот как это называется.
— Несчастный Боунз, — посочувствовал другу Арман, когда тот, внезапно постаревший, словно раздавленный, изнуренно поплелся к столику налить себе вина. — Больно видеть, как в близком тебе человеке истребили светлые чувства. Дорогой Боунз, я понимаю твои страдания и глубоко сопереживаю. — Он подмигнул виконту: — Саймон, ты видишь, наш друг в унынии. Мог бы сказать повару, чтобы он приготовил ему на вечер угря под соусом из петрушки.
Виконт подавил смешок, видя, как у Бартоломью вдруг окоченела спина и он, наливая в этот момент вино, плеснул через край бокала.
— Жестокий ты человек, Арман, — сказал Саймон, стараясь вдохнуть в свои слова как можно больше осуждения. Однако получилось не очень убедительно. — Меня всегда это в тебе восхищало.
Арман кивнул своей красивой темной головой, благодаря за комплимент.
— Так же, как меня, друг мой, восхищает твоя дьявольская изобретательность, умение зарезать острым ножом без крови. Кстати, как поживает твоя крошка? Рвет удила, жаждая помочь тебе поставить Филтона на колени? Видимо, так, если ты наконец дозволяешь нам ознакомиться с достижениями твоей матери. Хотя мне, я полагаю, грех жаловаться, ведь я вновь получил приглашение на обед.
Саймон чуть было не прикоснулся к щеке в месте пощечины, но подавил импульсивное желание.
— Мне кажется, девушка выглядит вполне сносно, — сказал он, скрывая за этой безликой фразой красоту, находчивость и ум Каледонии Джонстон. — Однако матери еще предстоит порядком с ней поработать, прежде чем она выпустит ее в свет. Это точно. Слава Богу, уже слишком поздно делать что-то, чтобы в этом сезоне представить ее ко двору. Правда, из-за этого сократится число приглашений, но я по-прежнему не намерен подключать ее к моему плану и не хочу, чтобы она о нем знала. Или узнала, — добавил он, свирепо взглянув на Бартоломью, словно желая впечатать свою мысль ему в мозги.
Бартоломью вернулся на свое место с уже наполовину пустым бокалом.
— А что это за работа, которая еще предстоит? — спросил он, подмигивая Арману явно в расчете отомстить хотя бы одному из друзей за то, что его уличили в доверчивости с покупкой никудышной лошади. — Уроки верховой езды? Но девушка в них не нуждается. Может, целиться обувью в голову? Опять нет. Юная леди уже владеет этим искусством. О! Ты пошлешь ее изучать фамильный герб, чтобы она запомнила его как следует и не удрала из «Олмэкса» в чужой карете?
Саймон засмеялся вместе с ними, хотя на самом деле сейчас он не был расположен к шуткам.
— Боунз, я тут подумал, — сказал он, — и уже наполовину решил, что поручу эту работу тебе. Обучение завершишь ты, — добавил он грозно. — Калли утверждает, что не умеет танцевать.
— Калли? — недоверчиво переспросил Арман вкрадчивым голосом. — Как интимно! Право же, очаровательно.
Саймон бросил на него сердитый взгляд, мысленно ругая себя за небрежность в словах. Зная Армана Готье, он не должен был позволять себе подобной оплошности. Расплата, вероятно, последует в течение ближайшего часа.
Бартоломью тоже перестал улыбаться и выдвинулся вперед в своем кресле, ошеломленный известием.
