В два часа ночи Бенджамин применил испытанное средство, но двойная порция бренди не принесла желанного облегчения, а лишь добавила неприятностей: комната начала отвратительно кружиться. Никогда еще приступ не тянулся так долго. Страдалец беспомощно корчился от боли и безжалостно ругал себя всякий раз, когда не удавалось сдержать стон.
Как только в окне забрезжил дневной свет, голова ответила жуткой резью в висках.
Агонию усугубил настойчивый стук в дверь; вместо ответа из груди вырвалось невнятное рычание.
Дверь распахнулась, и на пороге возник свежий, полный сил Джеймс Аверилл.
– Вставайте, Фоксберн. Мы же собирались рано утром выехать на охоту, помните?
Вечером охота представлялась отличным вариантом, потому что позволяла уехать из дома, как можно дальше от Дафны, и выбросить из головы ненужные мысли.
Но сейчас идея казалась порождением ада.
– Я не поеду. – Каждое слово требовало нечеловеческих усилий. – Нога разбушевалась. Полежу. – Бенджамин накрыл голову подушкой и махнул рукой, ожидая, что дверь закроется.
Но спасительного звука не последовало.
– Какого черта, Аверилл? Неужели не ясно?
– Я не очень силен в логических построениях. Куда увереннее чувствую себя среди фактов, цифр и прочих конкретных понятий. Вчера вы выглядели вполне здоровым и бодрым. Что же произошло?
– Прокатился верхом. Впервые за долгое время.
– И поездка вызвала такую боль?
– Да, – сквозь зубы процедил Бенджамин.
– Позвать кого-нибудь? Может быть, отправить лакея за доктором?
Больной отбросил подушку.
– Не смейте привозить врача. Понятно? Повторять не надо?
– Понятно, – угрюмо подтвердил Аверилл. Повернулся, чтобы уйти, но остановился. – Знаете, Фоксберн, иногда кажется, что вам нравится страдать.
Бенджамин уничтожил адвоката презрительным взглядом.
– Катитесь ко всем чертям.
Аверилл ушел, бесшумно закрыв за собой дверь. А ведь любой другой на его месте хлопнул бы ею изо всех сил.
В кромешном отчаянии Бенджамин сжал голову ладонями. Хуже быть уже не могло.
Спустя некоторое время оказалось, что он ошибался. Могло, да еще как!
Следующие несколько часов прошли в мучительном тумане. Бренди он больше не пил – все равно не помогало. Просто лежал неподвижно и ровно дышал, мечтая уснуть. Может быть, обнаружится, что ужасные двенадцать часов – всего лишь кошмарный сон. Наступит солнечное утро, он проснется под пение птичек, увидит на небе радугу и станцует залихватскую жигу.
К сожалению, рассчитывать на удачу не приходилось.
Вместо этого приходилось терпеть пытку столько, сколько ей было угодно продолжаться.
Неизвестность терзала не меньше самой боли.
Он перестал считать. И начал задавать себе вопросы.
Что если адские муки больше никогда не прекратятся? Что если остаток жалкой жизни суждено провести в бесконечных терзаниях? Простыни намокли от пота. В ушах стучала кровь, а время от времени мерный ритм нарушался драматическими стонами. Неужели стонал он сам?
Гнев постепенно перерождался в нечто более мрачное. В отчаяние.
В сознании проносились страшные картины: раздавленное тело Роберта; неудержимый поток крови изо рта умирающего друга. Пуля, вонзившаяся в бедренную кость; зияющая дыра в ноге. Дым, разъедающий глаза; отчаянные крики и предсмертный хрип поверженных бойцов.
Видения, воспоминания, сны или что-то другое – не менее жуткое – отказывались отступать. Они кружились и кружились в жестоком хороводе до тех пор, пока Бенджамин уже не мог различить, где болезненное наваждение, а где реальность.
И вот, разорвав бесконечную череду бредовых образов, в сознание проник тихий стук. Бенджамин прислушался и возблагодарил судьбу даже за мгновенную передышку.
Стук повторился.
– Бенджамин?
Женский голос. Чистый и мелодичный, он разогнал черные тучи. Но боль осталась на месте.
– Бен, вы меня слышите?
Захотелось ответить, оказаться рядом.
– Да, – попытался произнести Бенджамин, однако вместо короткого слова получился лишь стон.
– Можно войти?
Он смутно вспомнил, что лежит в спальне. В доме Роберта. Теперь уже в доме Хью. Заставил себя открыть глаза и посмотреть на собственное тело. Голый. Никакой одежды, а простыни скомканы где-то в ногах. Но хуже всего то, что правая нога на виду во всем своем ужасающем безобразии: под изуродованной кожей – скрученные судорогой мышцы и дырка величиной со сливу в том месте, куда вонзилась пуля.
Бенджамин привстал, чтобы натянуть простыни и одеяло. Движение потребовало нечеловеческих усилий. Едва накрывшись, он рухнул на спину. Дверь скрипнула.
Дафна. В душу пробился робкий луч света.
– Надеюсь, что не очень вас побеспокою. – Своим видом она напоминала весну, нарциссы и лимонный пирог.
В то время как сам он, должно быть, походил на медленно подыхающего зверя.
– Нет, – прохрипел в ответ Бенджамин.
Голубые глаза быстро скользнули по жалкой фигуре на кровати, и на чистом лбу залегла тревожная складка. От внимания не укрылись ни почти пустая бутылка бренди возле кровати, ни небрежно смятая одежда на полу.
– Готова вам помочь. Сейчас зайду к миссис Норрис, чтобы взять все необходимое, и тут же вернусь. Но вы не будете ни возражать, ни спорить, а сделаете то, что скажу. Понимаете?
Бенджамин хотел попросить не уходить, остаться рядом: лишняя минута одинокой агонии казалась невыносимой.
– Да.
Дафна удивленно посмотрела на него и скрылась в коридоре. Пять минут отсутствия тянулись бесконечно, но она вернулась, как и обещала, с кувшином в одной руке и несколькими полотенцами в другой.
– Миссис Норрис греет воду. А я тем временем приведу вас в порядок.
Она поставила кувшин на стол около постели, а бренди отправила в дальний конец комнаты. На обратном пути собрала с пола грязную одежду и белье и без церемоний выбросила в коридор. Принесла от умывальника таз и поставила рядом с кувшином.
– Не хотите ли выпить? Воды?
– Да, пожалуйста.
Дафна оглянулась, но не нашла чистого стакана. Снова вышла, вернулась и налила из кувшина воды.
– Сможете сесть самостоятельно или помочь?
Бенджамин с усилием оторвал от подушки каменную голову. Дафна ловко засунула руку за спину, приподняла его и поднесла к губам стакан. Он сделал несколько глотков и даже не заметил, как вода потекла на одеяло.
Дафна осторожно опустила больного, попутно обдав волной нежного, легкого аромата полевых цветов.
