Оливия не оттолкнула его. Напряжённость растаяла, и она стала нежной и податливой, растворяясь в нём, в то время как её руки вцепились в его плечи. Оливия поцеловала его в ответ, очень быстро. Внезапно и пылко. Этот вкус, который он пытался забыть. Словно кусаешь спелую вишню. Он заставляет мужчину забыть обо всех других вкусах в этот сладостный миг. Вероятно, именно вишню дала Ева Адаму. Ибо какой ещё плод имеет столь греховный вкус?
Лайл позабыл об остальном тоже: о решимости, совести, мудрости. Отбрось их в сторону и что останется?
Он скучал по ней.
А теперь она в его объятиях, девочка, по которой он так соскучился, и женщина, этот хамелеон в человеческом обличии, знакомый ему с незапамятных времён. Такая бесстрашная и уверенная в себе минуту назад, и такая тёплая и податливая сейчас. Он тоже сдался в плен — греховной вишнёвой сладости, аромату её кожи, и лёгкому запаху цветочной воды в её волосах и на платье. Этот запах вползал в его разум, словно опиумный дым.
Что-то ещё замаячило вдруг. Тень. Голос, предупреждавший: Достаточно. Остановись. Вспомни.
Не сейчас.
Пальцы Оливии скользнули в его волосы. И это ласковое прикосновение проникло в него. Оно заполнило пустоту в его сердце, которую он так тщательно скрывал, где он прятал самые невозможные желания и стремления. Лайл желал до боли, сам не зная чего, но это было не животная страсть, простая и очевидная. Её бы он распознал. Это чувство было ему незнакомо.
Ему было нужно что-то ещё, и это всё, что он понимал.
Перегрин опустил руки на плечи девушки, на её руки. Он сильнее прижал её к себе и, в поисках чего-то ускользающего, углубил поцелуй.
Она поддалась его натиску, как расступаются пески пустыни, когда затягивают в себя. Она бросала ему вызов, как всегда делала это, отвечая на его настойчивость своей собственной.
Оливия тоже не знала, что ищет. Он чувствовал, что этот мир тоже был для неё чужим. Здесь они оба новички, хотя ни один из них не был совершенно невинным.
А тем временем преграды, возведённые ими, чтобы уберечь их дружбу, рассыпались в прах и сгинули.
Лайл медленно провел ладонями вниз, чтобы обхватить её ягодицы и прижать девушку к своему паху. Она тёрлась об него, подстрекательски и невыносимо. Он безустанно гладил её грудь, но на пути встала одежда, её было слишком много. Это выводило из себя.
Лайл ухватил её юбки и потянул наверх, но там были ещё — целые мили юбок и нижних юбок. Он продолжал тянуть, пока ткань громко не зашуршала, словно протестуя.
Но Оливия не запротестовала. Она, молча, торопила его, приглашая и поощряя, её тело двигалось вместе с ним, а губы слились с его губами. Игривые и дразнящие движения их языков превратились в выпады и ответные атаки, в подражание совокуплению.
Лайл, наконец, пробился сквозь горы юбок, и его пальцы нащупали край её чулка. Затем они коснулись кожи, бархатистой женской кожи. Он направил руку выше, в сторону нежного местечка у неё между ногами. Оливия задохнулась, и он замер, как школьник, пойманный на шалости.
Тут рука Оливии оказалась на передней части его брюк. Перегрин резко вдохнул. И в этот самый момент он услышал стук.
Металл об металл. Недалеко. Рядом.
Кухня. Аллиер, который развешивает кастрюли.
Если бы кастрюля угодила Лайлу в голову, было бы куда более действенно, но и этого оказалось достаточно, чтобы привести его в чувства, напомнить, где они находятся и что он делает. Рассудок — или часть его — вернулся к нему. Он прекратил поцелуй, поднял голову и слегка отодвинулся.
Оливия посмотрела на него, с запрокинутой головой, расширенными и потемневшими глазами. Её рука всё ещё находилась на выпуклости у него в брюках.
Она отдёрнула руку.
Перегрин с глупым сожалением взглянул на то место, где была её рука, и отпустил платье девушки. Оно с шорохом спустилось по ее бёдрам и ногам.
— Лайл, — заговорила Оливия.
— Я не это хотел сделать, — перебил он приглушённым хриплым голосом.
Ох, болван.
Ему нужно подумать.
Может, ему следует удариться головой об стену?
— То, что ты там сделала, — начал Лайл. — Ты замечательно… Но… О, Господи.
Оливия отступила на шаг. Её одежда находилась в полнейшем беспорядке. В восхитительном беспорядке. В ужасном беспорядке. Его рук дело.
— Это было минутное умопомрачение, — сказала Оливия. — Мы увлеклись. Мы были взволнованы, поскольку нас могли убить.
— Оправдание из разряда «сам не знаю, что на меня нашло», — хрипло проговорил Перегрин. — Неплохо. Это подходит.
Он выглядел полностью опустошённым.
Оливия понимала почему. Лайл не такой, как она. У него есть принципы. Его ограничивают долг, честь, верность — все те правильные вещи, которым его обучил её приёмный отец.
О, она хорошо знает об этом.
Что касается самой Оливии — ей не нужны принципы, чтобы содрогнуться. Она едва не утратила девственность. С ним.
— Это всё моя вина, — проговорила она. — Ты же знаешь, мне всегда не хватало моральных устоев. Это проклятие Ужасных Делюси. Мы все такие, за исключением моей мамы. Но она — отклонение от нормы.
— Нам нужно уходить отсюда, — сказал Перегрин. — Немедленно.
— Нельзя, — возразила она. — Слуги с первого взгляда поймут, что у нас было Тайное Свидание.
— Они не догадаются, — заявил он. — Они подумают, что у нас была схватка с поваром.
Оливия поглядела на своё платье. Лиф был перекручен сзади наперёд.
— Это не похоже на схватку, — сказала она. Девушка вернула лиф на место и разгладила юбки. Волосы у неё рассыпались, но просить Лайла их уложить было бесполезно.
— Пойдём, — скомандовал он.
Оливия прошла мимо него и пошла по коридору. Он не спешил быть первым, чтобы открыть перед нею двери. Она предполагала, что Лайл выжидал, пока успокоится его эрекция. Он чудовищно возбудился, и ей не нужно было класть туда руку, чтобы узнать, что он возбуждён, поскольку это было совершенно очевидно, но…
Ей не хватает моральной устойчивости. Искушение явилось, поманило её, и девушка, не задумываясь, последовала за ним.
Лайл действовал на неё слишком сильно, чтобы женщина без принципов могла устоять. Он еще больше возбуждал её, когда находился в хорошем настроении, чем тогда, когда был в плохом, как в Стэмфорде. На этот раз её ноги вообще не повиновались ей. Если бы Лайл её не держал, она бы растеклась по коридору лужицей неутолённого вожделения.
Оливия предполагала, что Лайл в искусстве поцелуев проявит то же усердие и настойчивость, какие он выказал, чтобы усовершенствовать свои рисунки. Тем же образом он приучался за миг высекать искру с помощью трутницы.
