— Какая вы мастерица! — воскликнула девушка. Мари улыбнулась комплименту и, казалось, ее возмущение недалекими англичанами немного утихло.
— Теперь, если мы отправляемся в «Максим» и ваш муж не должен вас узнать, — сказала Рене, — Мари придется сделать кое-что с вашим лицом. Я знаю, что в Англии дамы не употребляют косметику, но сейчас вы в Париже, и если появитесь в моей компании, то будете выглядеть странно без пудры и губной помады.
— Тетя Лили пудрится, — ответила Корнелия, — но мне не разрешила, пока я не выйду замуж.
— Замужняя женщина имеет право использовать привилегии, — улыбнулась Рене, — и раз вы теперь замужем, то поступайте, как вам заблагорассудится. Во-первых, ресницы.
Она вынула маленькую кисточку и черную тушь, чтобы подкрасить и без того темные ресницы Корнелии. Затем француженка нанесла крошечный мазок румян на щеки гостьи и немного краски на губы. Когда Корнелия хотела отвернуться, чтобы взглянуть в зеркало, она остановила ее.
— Погодите! Я не хочу, чтобы вы смотрели на себя, пока мы не закончим. Мари, алое кружевное платье, которое я купила на прошлой неделе.
— Но, мадам, вы не должны одалживать мне новое платье, — запротестовала Корнелия, — и старое подойдет, что-нибудь из того, что вам надоело.
— И чтобы весь Париж сказал, что вы донашиваете за мной наряды? — спросила Рене. — Нет, нет, так не годится. У меня есть план. Подождите, дитя мое, в скором времени я вам все расскажу.
Мари извлекла платье из гардероба, так ловко запрятанного в стену, что Корнелия даже не догадывалась о его существовании. Такого прелестного наряда Корнелии еще не приходилось видеть: яркое алое кружевное платье в маленьких оборочках, плотно облегающее, с глубоким декольте, подчеркивало миниатюрную талию и округлость бедер, ниспадая к ногам широкой юбкой.
— Сшито, как на вас! — восторженно воскликнула Вене. — У нас скорее всего одинаковый размер.
— Не могу поверить, мадам, — отвечала Корнелия, — у вас такая тонкая талия.
— В точности как ваша, моя дорогая, — улыбнулась Рене. Она вынула из футляра две длинных бриллиантовых серьги в форме капель и вдела их в уши Корнелии.
— Снимите обручальное кольцо, — сказала она. — Сегодня вы не замужем, мадемуазель.
Корнелия исполнила пожелание, и Рене положила кольцо на туалетный столик.
— Черные перчатки, Мари, — сказала она. — А теперь наконец, моя прелестная англичанка, можете взглянуть на себя.
Она подвела Корнелию к зеркалу, освещенному с обеих сторон. В первую секунду Корнелия решила, что ошиблась — то, что она увидела, было не отражением, а портретом незнакомой прелестной женщины. Затем поняла, что перед нею она сама. Это было невероятно — такие перевоплощения происходят только в мечтах, но в реальности — никогда.
Похоже, даже ее лицо изменилось. Исчезла не только несчастная униженная жена герцога Роухамптона, но и Корнелия из Роусарила тоже пропала. Напряжение и мука последних двух дней и тот факт, что она почти ничего не ела, отразились на лице Корнелии: она очень похудела, и глаза теперь выглядели огромными.
Изумительной формы, опушенные длинными темными загнутыми ресницами, они были цвета лесного ручья, в котором купается весеннее солнце. Темно-зеленые, расцвеченные золотыми огоньками, они, казалось, меняются от каждого чувства, каждой эмоции, которую переживала Корнелия. Сейчас, когда зрачки расширились от радостного волнения, глаза сияли и сверкали так, что если бы кто-нибудь бросил на Корнелию взгляд, то заметил бы только глаза, не обратив внимания ни на что другое.
Все остальные черты, изящные и тонкие, полностью подчинялись глазам. Только губы были заметны — яркие, зовущие, так не похожие на бледный дрожащий ротик, боявшийся произнести слова любви.
Корона из волос на голове блестела мягким приглушенным светом, вызванным к жизни руками Мари. Это была гордая, прекрасно вылепленная голова, посаженная на высокую шею, с достоинством и уверенностью, порожденной сознанием собственной красоты, в которую, однако, еще верилось с трудом.
Впервые Корнелия поняла, почему все наряды, купленные в Лондоне, не шли ей. Яркое пламя кружев подчеркивало белизну и красоту кожи. Рене словно угадала ее мысли:
— Вы должны носить только сочные, чистые цвета или черный. У вас, что удивительно, кожа, как у испанки, чудесного цвета магнолии, которому завидуют все женщины, но белый, желто-коричневый и другие пастельные тона придают ей желтоватый оттенок и убивают ее чистоту.
— Я запомню, — просто сказала Корнелия.
— А теперь, Мари, — улыбнулась Рене, — шляпку с красными перьями и накидку из чернобурки.
— Шляпку? — удивленно переспросила Корнелия.
— Вы увидите, что в «Максиме» все носят шляпки, — ответила Рене. — В Париже к вечернему платью подобает надевать шляпу. Только англичанки оставляют вечером без украшения свои плохо уложенные волосы.
Шляпка из черного бархата с пышными перьями под цвет платья и длинные раскачивающиеся бриллиантовые серьги, поблескивавшие из-под полей, безусловно, шли ей. Мари принесла накидку из чернобурой лисы, чтобы Корнелия обернула ею плечи во время поездки в карете, Рене приколола шляпку с изумрудно-зеленой эгреткой, и обе былиполностью готовы.
— Одну минуту, — обратилась Рене к Корнелии, когда та повернулась к двери, торопясь отправиться в путь. — Важно, чтобы вы помнили: человек видит то, что ожидает увидеть. Ваш муж не ожидает увидеть вас, поэтому он даже на секунду не представит, что это блестящее красивое создание, которое я привела с собой как подругу, может оказаться его женой. Хочу предупредить вас затем, что если он подойдет поболтать с нами, вы должны высоко держать голову, смотреть ему в глаза и не бояться. Ваш французский очень хорош, и поэтому вы с легкостью изобразите акцент.
— Я попытаюсь, — сказала Корнелия. — Вы в самом деле думаете, что он заговорит с нами?
Эта мысль приводила ее в ужас.
— Я знаю вашего мужа много лет. Если он сейчас в «Максиме», то, несомненно, подойдет ко мне. У вас хватит храбрости предстать перед ним?
Корнелия глубоко вздохнула:
— Я сделаю все, что вы скажете, мадам. Вы правы — он меня не узнает.
— Когда играешь роль, всегда важно помнить, что и в мыслях своих нужно оставаться тем, кого изображаешь. Вот почему с этого момента Корнелии, герцогини Роухамптон, больше не существует. Вы моя подруга, я дам вам имя и буду всегда вас называть только этим именем. Как мы ее назовем, Мари?
Последний вопрос Рене задала на французском.
— Думаю, не трудно будет придумать что-нибудь подходящее, мадам, — ответила Мари. — Mademoiselle est elegante, desirable![3]
