Хранитель делал заметки и, когда Теодора присоединилась к ним, вежливо ей сказал:
— Доброе утро, мисс Колвин! Извольте видеть, ваш отец выговаривает мне, как нерадивы мы были, пренебрегая нашим, несомненно, величайшим сокровищем.
— Это позор! Настоящий позор! — возмущался тем временем Александр Колвин. — Теодора, взгляни! Пьеро делла Франческа! Раннее итальянское Возрождение! Одна из лучших картин, написанных этим гением! Она обратится в прах, если ее сейчас же, немедленно, не обработать!
Теодора понимала отца: мог ли он спокойно видеть то, чему стал свидетелем? Ведь сохранилось не более дюжины работ Франческа — с их нарядной цветовой гаммой, четкостью перспективы, уравновешенностью композиции.
Она подошла ближе к картине. Это было изображение царицы Савской, приехавшей на Святую землю. Помимо воли ей вспомнились слова лорда Ладлоу — его сравнение леди Шейлы с царицей Савской. А следом пришло горькое осознание: теперь до конца жизни все, что она видит, будет каким-то образом напоминать ей о графе и о чем-нибудь, связанном с ним.
Александр Колвин, как будто сказав все, что следовало, о Франческа, двинулся дальше, и, пока хранитель делал свои пометки, Теодора размышляла, как показать отцу работу Ван Дейка, на взгляд идентичную той, что висит у них в доме.
Прежде чем уехать из замка, она непременно должна раскрыть эту загадку, в противном случае она никогда не взглянет больше на их картину в Маунтсорреле, не спросив себя, подлинная она или копия. И граф ждет от ее отца, какой вердикт тот вынесет его картине, каким бы этот вердикт ни оказался.
Подумав так, она увидела графа в конце галереи. По его глазам, когда он к ним подошел, она поняла, что он не смог удержать себя вдали от нее и пошел к ней туда, где, как он не сомневался, найдет ее.
Подойдя и проговорив приветственные слова, он стал внимательно слушать обстоятельное рассуждение о своих картинах и о том, что надлежит с ними сделать как можно скорее, чтобы спасти их для Времени.
— Не могу понять, почему мой отец так долго не занимался коллекцией, ее сохранностью… — выслушав неутешительные выводы, сокрушенно ответил Александру Колвину граф Хэвершем в момент передышки эксперта. — Могу лишь предположить, что, поскольку он вырос в этом имении и провел возле этих картин три с половиной десятилетия, прежде чем получил на них право собственности, он просто не замечал, что холсты требуют тщательного ухода, ведь для него они оставались все теми же, какие он видел вчера, позавчера и так много дней подряд, пока и сам он старел…
— Вы, наверное, правы, — великодушно уступил ему Александр Колвин. — Но картины как дети, их нужно холить, лелеять. Мне кажется, вашим картинам как раз этого и не хватало.
— Обещаю, они всенепременнейше это получат в будущем, — серьезно ответил граф, со значением глядя на Теодору, — и при этом он будет думать о ней, так поняла она его взгляд, не сомневаясь, что поняла верно…
И предложила:
— Думаю, милорд, вы должны показать папе ваших Ван Дейков, особенно того, который висит в ваших покоях.
Теодора думала, граф выразит улыбкой согласие, но увидела проступившую в его глазах боль: ах… ну конечно… вслед за тем как вопрос о подлинности прояснится, она и отец, по замыслу графа, должны будут уехать, и он не рад этому! Что ж…
— Разумеется, я хочу видеть ваших Ван Дейков! Всех! — с интересом отреагировал Александр Колвин. — Но разве в одном из них есть что-то особенное, что требует моего дополнительного внимания?
Теодора осторожно взяла его под руку.
— Да, папа, есть, — сказала она. — Его светлость хочет, чтобы ты принял решение, и оно будет для всех нас непростым.
— Почему? Что такое? — недоуменно спросил ее отец. — Впрочем, я не буду задавать никаких лишних вопросов. Просто покажите мне картину, и я пойму.
Картинная галерея была на первом этаже, то есть не так далеко от апартаментов графа в южном крыле. Они шли туда молча, и Теодора заметила, что хранитель замка тактично держится чуть сзади. Граф отворил двери с росписью, и они прошествовали через холл, из которого был убран злополучный для Теодоры Пуссен.
Когда они вошли в личные покои графа, Александр Колвин первым делом увидел картины Стаббса. Потом ему уже не нужно было указывать на Ван Дейка, он сразу перешел к нему.
Граф и Теодора затаили дыхание.
— Поразительно! Мастер во всем его великолепии! — пробормотал Александр Колвин, потирая себе кончик носа, что, как было хорошо известно Теодоре, свидетельствовало о его крайнем волнении и обостренном внимании. — Сомневаюсь, что существует еще хотя бы один столь технически блестящий художник, который так передавал бы духовный образ модели… Поразительно. Сколько бы я на нее ни смотрел, она не перестает быть для меня откровением…
Он замолчал. Теодора ждала продолжения, но его не последовало. Отец молча смотрел на картину. Она деликатно потеребила его за рукав:
— Ты должен… догадываться, папа… каких слов мы… ждем?
— А каких? — с отсутствующим видом спросил отец. — Каких таких слов?
Он рассматривал крошечный уголок картины там, где, как он заметил, краска готова была дать мелкие паутинные трещинки.
— Когда я впервые увидела эту картину, я с трудом поверила, что это… копия… нашей, — пояснила отцу Теодора. — Не могу поверить, что наша не подлинная, но если наша подлинная, то это… подделка.
Как бы ей ни хотелось пощадить графа, она сказала то, в чем была уверена.
— Подделка? Кто говорит о подделке? — резко поднял голову Александр Колвин.
— Но… папа! — Теодора смотрела на него напряженно, не отрывая глаз.
И тут Александр Колвин вместо взвешенного и аргументированного ответа разразился веселым смехом.
— Ах, вот ты о чем! Святые небеса! С моей стороны было явным упущением, что я так мало рассказывал тебе об одном из моих любимых художников.
Он обернулся к графу и попенял ему:
— И вы, милорд, увы, на удивление несведущи для владельца такой изумительной коллекции!
— В чем именно я несведущ? — осторожно и уважительно спросил граф.
— Что вы оба должны непременно знать, — менторским тоном заговорил Александр Колвин, — так это то, что Ван Дейк часто рисовал две картины на тему, которая его особенно привлекала.
— Две… версии, папа!? Да что ты говоришь? — воскликнула Теодора. — В это трудно поверить!
Этого она определенно не ожидала!
— Допускаю, что он редко создавал их настолько уж неотличимыми одна от другой, как на этот сюжет, — и он повел рукой над каминной полкой, — но он написал «Коронование терновым венцом» дважды — одна картина находится в Берлине, другая в Мадриде — и две картины «Святой Себастьян», кроме того, два портрета Марчезе Спинолы.
