Кельвин вышел из салона и поднялся по мраморной лестнице на балкон.
Комнаты у них с Серафиной были смежные, и, если бы раджмата с магараджей узнали, что молодожены не проводят ночи в объятиях друг друга, они были бы невероятно удивлены.
Из-под двери в комнату Серафины свет не был виден, и Кельвин, подняв было руку, чтобы постучать, снова опустил ее.
Потом легонько нажал на ручку двери.
Из окна в комнату проникал лунный свет, и Кельвину были отчетливо видны очертания Серафины, лежащей на кровати.
Она молчала, и Кельвин решил, что она спит.
Несколько секунд он прислушивался, потом тихонько позвал:
— Серафина!
Она не ответила, и он, подождав немного, вышел из комнаты, закрыв за собой дверь.
Несколько минут после его ухода Серафина лежала не шевелясь. Потом, перевернувшись на живот, уткнулась лицом в подушку.
Она понимала — все, на что надеялась, чего ждала, теперь неосуществимо.
Кельвин сказал правду.
Слова эти вырвались у него нечаянно, и он даже не попытался как-то смягчить их либо подобрать такие выражения, чтобы не обидеть свою жену.
В сердце его не было места для нее, Серафины.
Она ему больше не нужна.
Серафина не плакала. Боль, которую она испытывала, невозможно было облегчить никакими слезами, и Серафина это знала. Она чувствовала себя такой несчастной, что не хотелось жить.
— Если бы я могла… умереть! — прошептала она. — Если бы только… могла!
Кельвин спустился к завтраку.
Ослепительное солнце било в окно. Пурпурные цветы бегонии и белые лепестки жасмина отражались, как в зеркале, на сверкающей поверхности мраморного пола, выложенного мозаикой, и казалось, будто на ней переливаются всеми цветами радуги драгоценные камни.
Он проснулся сегодня очень рано и все лежал, размышляя о том, что ему предстоит сделать в ближайшем будущем. Кельвин понимал: сбылась его самая сокровенная мечта.
В тот вечер, когда они с Серафиной были на званом обеде у губернатора в Бомбее, едва дамы ушли с веранды, губернатор попросил его присесть с ним радом.
Пока другие гости разговаривали между собой, он тихонько проговорил:
— Я хочу вам кое-что сказать.
— Что именно, сэр? — спросил Кельвин.
— В июле я намереваюсь вернуться домой, поскольку мне предстоит операция.
— Какая жалость! — воскликнул Кельвин.
— Говорю вам это по секрету, — заметил губернатор, — поскольку я всегда испытывал к вам добрые чувства. Я надеюсь, что моя скорая отставка будет в дальнейшем иметь к вам самое непосредственное отношение.
— Ко мне? — удивился Кельвин.
— На следующей неделе, — продолжал губернатор, — у меня назначена встреча с вице-королем Индии, и я намерен высказать ему свое пожелание поддержать меня, когда я представлю премьер-министру вашу кандидатуру на пост губернатора Бомбея.
Несколько секунд Кельвин молчал. Потом спокойно проговорил:
— Сомневаюсь, что премьер-министр примет ваше предложение.
— Поживем — увидим, — ответил губернатор. — У меня есть сведения, что в Англии подумывают о том, чтобы назначать на пост губернатора не отставного генерала, а кого-нибудь из молодых людей, знающих страну.
— Рад это слышать, — заметил Кельвин Уорд.
— И я считаю, что лучшей кандидатуры на этот пост, чем вы, не сыскать, — продолжал губернатор. — Прежде занять такую должность было для вас невозможно, однако сейчас положение, похоже, изменилось.
Кельвин понял — губернатор тактично намекает на изменения в его финансовом положении, возникшие вследствие женитьбы.
— Естественно, после смерти вашего дяди вам было бы еще проще занять пост губернатора, — продолжал он, — если, конечно, подобное предложение вам не претит.
Он улыбнулся.
— Учтите, работа эта тяжелая. Если вы ее будете добросовестно выполнять.
— Мне об этом известно, — ответил Кельвин. — И тем не менее лучшей должности я не мог бы желать. Думаю, вы об этом догадываетесь, сэр.
— В Индии не так уж много молодых людей, — заметил губернатор, — кто настолько хорошо знает эту страну и любит ее народ.
Кельвину не было нужды убеждать губернатора, которого он знал много лет, что сердце его всегда принадлежит Индии и ее людям.
— Полагаю, не стоит вас предупреждать, — продолжал губернатор, — что разговор этот должен остаться между нами. Однако я буду крайне удивлен, если через месяц после моей отставки вы не получите ответ от премьер-министра.
— Надеюсь, вы окажетесь правы, сэр, — ответил Кельвин.
И тем не менее, несмотря на блестящие деловые качества, премьер-министру было бы непросто назначить Кельвина на этот пост, если бы его социальное положение было по-прежнему неустойчивым.
Зато теперь — совсем другое дело!
В Индии не много нашлось бы английских герцогов — если вообще нашлось бы, — которые согласились бы прослужить в этой стране пять лет. Так что теперь у него появилась стопроцентная уверенность, что он получит эту должность.
Сегодня утром он решил, что попросит сэра Энтони Фэншо присмотреть в его отсутствие за поместьями, хозяином которых он стал.
«Это даст Энтони возможность чем-то заняться, — подумал Кельвин. — И такая работа ему, безусловно, по плечу».
Кроме того, теперь обстоятельства сложились так, что он смог бы платить Энтони за эту работу немалую сумму. Друг его, будучи человеком гордым, вряд ли принял бы от него деньги на других условиях.
А самое главное, если Энтони согласится на его предложение. Кельвину не придется возвращаться в Англию, пока он сам того не захочет.
Признаться, у него не было желания везти Серафину обратно, когда они совсем недавно приехали в Индию, а если уж быть честным до конца, ему не хотелось снова встречаться с сэром Эразмом.
У него было такое чувство, что, избавившись от гнетущего влияния своего папаши, Серафина стала счастливее, а что касается самого Кельвина, то он был абсолютно уверен: чем больше расстояние между ним и тестем, тем лучше.
«Останемся в Индии, — решил Кельвин Уорд. — По крайней мере еще на несколько месяцев, а потом…»
При мысли о «потом» на губах его заиграла легкая улыбка.
Он не станет держать Серафину в жарком Бомбее. Они отправятся на север, остановятся в Симле либо Кашмире.
В предгорьях Гималаев царит прохлада, а где-то через месяц расцветут цветы — нежные и прекрасные, как сама Серафина.
Кельвин смотрел на простирающееся перед ним озеро, на красивейший дворец, купола которого поблескивали золотом в утреннем свете, и ему казалось, что перед ним открываются новые, очень заманчивые перспективы.
