И у нее сжалось сердце.
Наемник!
* * *
Учительница!
Черт побери, учительница. Столп общества.
Лобо не знал, в какое время он окончательно бросил попытки уснуть. Он поднялся и вышел из сарая, привычно пристегивая револьвер, неслышно прошел к загородке и сел на верхнюю жердь.
Он взглянул на небо. Еще два дня, и наступит полнолуние. Он всегда слышал, что при полнолунии случались странные вещи, но ничто не могло быть более странным, чем события последних десяти дней. Каким дураком он оказался! Страждущим, как какой-нибудь волчонок, чья мать погибла. Жаждущим чего-то, что никогда не существовало.
Почему тело его было так завязано в узлы, так охвачено болью, заполнявшей все пустоты в нем подобно распространявшемуся степному пожару. Прежде он никогда не ощущал такой пустоты, но теперь почуял ее с особой силой. Он имел неосторожность чувствовать тепло этого дома, привязанность между его обитателями, и теперь все это пронизывало его как нож в животе, поворачивавшийся до тех пор, пока всего его не охватило пламя тихого, безнадежного страдания.
Он сглотнул, подумав, что он такой же псих, как наевшийся травы локо [4] апач. Он все это просто вообразил, выдумал из ничего. Он перевел взгляд на дом. Он увидел тень у окна и едва заметное движение занавески. Ему стало приятно оттого, что Уиллоу тоже не могла заснуть.
Он отпрянул, как от ожога, и повернулся в сторону гор. Последнее убежище раненого волка. Ему надо отправиться туда зализывать раны, как он делал прежде, заполнить пустоту запахом леса и ледяным прикосновением холодного вольного ветра. Он поступал так раньше, когда был ранен в перестрелке, когда оказался отщепенцем в двух мирах, признавших его своим и потом презревших.
Почему она не презирала его?
Потому что слишком мало знала о нем. Она еще не все поняла. А когда поймет, то будет вести себя так же, как любой другой.
Он был настолько поглощен горькими мыслями, что его обычно острый слух не уловил ни мягкой поступи легких туфель, ни еще менее слышного шуршания юбки. И когда его подсознание ощутило чужое присутствие, он спрыгнул с загородки и схватился за револьвер. Он резко повернулся с оружием наготове и увидел, что она стоит рядом, глядя на револьвер широко раскрытыми от удивления глазами.
— Какого черта, леди, — грубо сказал он, чтоб скрыть свой испуг. Он мог убить ее. — Вам никто не говорил, что нельзя подкрадываться к человеку?
— Я не думала, что подкрадываюсь, — ответила она дрожащим голосом.
— Что вам здесь надо?
В его голосе Уиллоу не услышала тепла, только раздражение. Она подумала, что, возможно, совершила ошибку. Но он выглядел таким одиноким, и что-то заставило ее торопливо одеться и выйти к нему. Она почему-то знала, что такое объяснение будет плохо принято.
— Чудесная ночь, — только и сказала она.
Тогда он позволил себе рассмотреть ее, действительно рассмотреть. Он намеренно сделал это грубо и вызывающе, остановив взгляд на ее груди, как будто мысленно раздевая. В лунном свете он увидел, как она покраснела до самой шеи.
— Вы не собираетесь убрать револьвер?
На этот раз ее голос не дрожал, и Лобо был ошарашен тем, что она не оскорбилась. Чувствовалось, она понимает, что он хотел, чтобы она с криком убежала обратно в дом.
Он не спеша убрал в кобуру свой Миротворец и отвернулся.
— Возвращайтесь в дом, — сказал он. — Вам здесь не место. Не со мной.
— Почему?
— Разве вы не слышали? — издевательским тоном сказал он. — Я ведь белый индеец. Ни одна женщина со мной не будет в безопасности.
— Тогда почему я чувствую себя в полной безопасности?
— Потому что вы чертовски глупы…
— Мне это все говорят, — созналась она.
— И вы никогда не слушаете? — спросил он с оттенком любопытства.
— Нет, если считаю, что права.
— И вы всегда правы?
— Нет — неохотно признала она.
Он повернулся к ней, и его взгляд, казалось, проник ей в самую душу. Его губы были сжаты, как всегда, и все, о чем она могла думать — это как они бы чувствовались на ее губах.
— Идите в дом, леди.
— Уиллоу.
Он покачал головой, и его губы на мгновение смягчились.
— Идите в дом, Уиллоу.
— Мне не спится, — возразила она, — очевидно, вы тоже не можете уснуть.
— Я люблю ночь, — прошептал он. — Внутри я не мог уснуть.
— Джесс…
— Лобо.
Он поправил ее так же, как она его поправляла со своим именем. Она чувствовала его желание, чтобы она приняла это имя и все, что ему сопутствовало.
— А откуда взялся Джесс?
Он долго молчал, как будто взвешивая, стоит ли говорить ей.
— Он умер давным-давно, — наконец сказал он.
— Сколько ему было лет? — Уиллоу знала, что он говорит о себе, о Джессе, которым он был когда-то — и оставался сейчас. Только он не хотел этого признать.
Он потер затылок и пожал плечами.
— Лет семь. Точно не помню.
Лобо не знал, почему сказал ей это. Он не хотел. Он не собирался ничего ей говорить. Он не хотел никому ничего сообщать о себе.
Но она больше не выспрашивала, и это удивило его. Она отвернулась, глядя в небо.
— Орион, охотник, — сказала она.
Он посмотрел туда же, но не понял, что она имеет в виду. Она почувствовала его замешательство.
— Узоры, — сказала она. — Звезды составляют созвездия, картинки на небе, — добавила она, заметив его озадаченный взгляд.
Черт, для него это были просто звезды. Он опять посмотрел на нее. При лунном свете она выглядела еще прелестнее. Каштановые волосы были темнее, и глаза стали синее, такими глубокими и светящимися, что у него снова все заболело внутри.
— Глядите, — сказала она, указывая пальцем. — Эта группа звезд похожа на ковш.
Он посмотрел, но не увидел. Ему это казалось просто кучкой звезд. Кроме того, он не мог сосредоточиться на чем-либо, кроме сладкого запаха ее волос, кроме нежного движения губ, когда она говорила.
— Ага, — сказал он, так как она вроде ждала ответа.
Она вдруг улыбнулась недостатку уверенности в его голосе. Очевидно, он не был мечтателем.
Уиллоу взглянула на него, на строгий профиль, на неулыбчивые губы. Но они улыбались однажды, когда он целовал ее очень, очень нежно. Ей хотелось спросить его о столь многом, но она боялась, что вопросы могут оттолкнуть его, заставят его сбежать, как было много раз раньше.
Она выбрала один, который, она рассчитывала, наименее вероятно обратит его в бегство:
— Почему вы решили остаться?
Он молчал так долго, что она уже не надеялась получить ответ. Он все еще смотрел вверх, и ей захотелось толкнуть его, чтобы привлечь его внимание.
Наконец, он сказал:
— Мне не нравится, когда мне указывают, что делать.
