Так случилось и с лодкой Шойболини. Едва они отплыли, как ветер усилился. Судно бросало из стороны в сторону, и стражники причалили к берегу.
К лодке сразу же подошла женщина в сари, украшенном красной каймой[80]. Это была напитани[81], она держала корзинку с алта[82]. Увидев чернобородых мужчин, она закрыла лицо краем сари. Обладатели бород с удивлением посмотрели на нее.
Недалеко от лодки на песчаной отмели готовили еду для Шойболини. Даже сейчас соблюдался обычай индуизма: готовил пищу брахман. За один день нельзя, конечно, привыкнуть к новой жизни. Но Фостер был уверен, что если Шойболини не убежит или не покончит с собой, то когда-нибудь она обязательно сядет с ним за один стол и станет есть еду, приготовленную не индусом. Однако к чему спешить? Нетерпение может все погубить. Поэтому Фостер по совету слуг отправил с Шойболини брахмана. Брахман готовил еду, рядом находилась служанка, которая ему помогала.
Напитани подошла к ней.
— Издалека ли плывете?
Служанка рассердилась. Еще бы, ведь она получала жалованье от англичанина!
— Из Дели мы плывем или из Мекки, тебе-то какое дело?
Напитани смутилась:
— Да нет, я не к тому. Ведь мы из касты парикмахеров, вот я и хочу узнать, не нужны ли кому-нибудь в вашей лодке мои услуги?
Служанка немного смягчилась.
— Ладно, пойду спрошу.
Она направилась к Шойболини узнать, не нужна ли ей напитани, чтобы покрасить подошвы ног. Шойболини была рада возможности отвлечься от своих печальных мыслей и охотно согласилась:
— Хорошо, покрашу.
Тогда служанка, получив разрешение стражников, провела напитани в лодку, а сама опять принялась помогать брахману.
Увидев Шойболини, напитани еще ниже опустила покрывало на лицо. Потом начала красить ее ноги.
Шойболини некоторое время внимательно смотрела на женщину, а затем спросила:
— Напитани, где ты живешь?
Женщина не ответила.
Шойболини снова спросила:
— Как тебя зовут?
И опять не получила ответа.
— Ты плачешь?
— Нет, — тихо ответила женщина.
— Нет, плачешь.
С этими словами Шойболини сдернула покрывало с лица напитани. Глаза женщины были действительно заплаканы, но сейчас она улыбалась.
— Я сразу тебя узнала, — сказала Шойболини. — Это от меня ты спряталась под покрывалом? Ах ты, негодница! Но откуда ты взялась?
Никакой напитани больше не было: перед ней стояла Шундори. Она поспешно вытерла слезы и произнесла:
— Скорей уходи отсюда. Надень мое сари, я его сейчас сниму. Бери эту корзинку, закрой лицо покрывалом и уходи.
— Но как ты сюда попала? — растерялась Шойболини.
— Об этом после, — ответила Шундори. — В общем, я долго искала тебя. Люди сказали, что паланкин понесли к Ганге. Тайком от всех я на рассвете вышла из дому и пешком добралась до реки. Здесь я узнала, что большая лодка поплыла на север. Идти пришлось очень долго, у меня разболелись ноги. Тогда я наняла лодку и поплыла за вами. Ваша большая лодка двигалась медленно, а я взяла маленькое суденышко и очень быстро догнала вас.
— Как же ты отважилась плыть одна?! — воскликнула Шойболини.
С языка Шундори чуть было не сорвалось: «А как ты, бесстыдница, одна решилась сесть в паланкин сахиба?» Однако она не сказала этого, понимая, что сейчас не время ссориться.
— Я не одна, со мной муж, — спокойно ответила Шундори. — Наша лодка ждет здесь неподалеку.
— И что же теперь?
— А теперь надевай скорее мое сари, бери корзинку, закрой лицо покрывалом и выходи на берег. Никто тебя не узнает. Пройдешь немного по берегу и увидишь в лодке моего мужа. Не стесняйся его, сразу садись к нему. Как только ты сядешь, он отвяжет лодку и повезет тебя домой.
— А как же ты? — помолчав, спросила Шойболини.
— Обо мне не беспокойся. Еще не появился в Бенгалии тот англичанин, который смог бы заставить остаться в лодке брахманку Шундори. Я, как и ты, дочь брахмана и жена брахмана. Если все мы будем тверды, нам не страшны никакие несчастья на земле. Ну, иди, а я постараюсь к ночи вернуться домой. Я верю, бог не оставит меня в беде. Не задерживайся здесь больше, мой муж еще ничего не ел сегодня, и, кто знает, сможет ли поесть.
— Хорошо, — тихо проговорила Шойболини. — Допустим, я пойду. Но разве теперь мой муж примет меня в свой дом?
— Глупости! Почему же не примет?
— Ведь я была у англичанина, разве есть у меня теперь каста[83]?! — воскликнула Шойболини.
Шундори с удивлением смотрела на нее. Этот взгляд был прямым и строгим, он проникал в самое сердце. Не выдержав его, гордая Шойболини опустила голову.
— Ты мне скажешь правду? — прямо спросила Шундори.
— Скажу.
— Говори здесь, на священных водах Ганги!
— Зачем ты настаиваешь? Я бы и так все тебе рассказала. Муж не погрешит против веры, если примет меня обратно в свой дом.
— Тогда можешь не сомневаться, он примет тебя, — уверенно сказала Шундори. — Чондрошекхор предан вере и никогда не поступит несправедливо. А теперь не теряй времени.
Но Шойболини молчала. Смахнув набежавшие слезы, она с горечью проговорила:
— Хорошо, допустим, я вернусь, и муж примет меня в дом. Но разве когда-нибудь забудется мой позор?
Шундори ничего не ответила.
— Ведь после этого даже девчонки в деревне будут показывать на меня пальцем и говорить: «Вон смотрите, это ее увез англичанин!» Не дай бог, конечно, но, если вдруг у меня родится сын, разве придет кто-нибудь ко мне в дом, получив приглашение на оннопрашон[84]? А если будет дочь, разве какой-нибудь почтенный брахман согласится женить на ней своего сына? Даже если я и вернусь, кто поверит, что я не изменила своей вере? Смогу ли я показаться людям на глаза?
— Ну что ж, значит, такая твоя судьба, — вздохнула Шундори. — Что случилось, того не исправишь. Конечно, теперь тебе придется расплачиваться за это всю жизнь, но зато, по крайней мере, будешь в своем доме.
— Какое счастье ждет меня дома? Вернуться только для того, чтобы страдать? Ни отца, ни матери, ни друга...
— А муж? — воскликнула Шундори. — Разве не ему должна посвятить свою жизнь женщина?
— Ты все знаешь... — начала Шойболини, но Шундори не дала ей договорить:
— Да, я знаю только, что в мире нет грешницы, подобной тебе. Ты не ценишь любовь такого мужчины, каких мало на свете. Он умеет любить женщину. Это не то что мальчишка, который любит свою куклу. Бог создал его настоящим человеком, а не паяцем, украшенным мишурой. Твой муж предан вере, он ученый, а ты — грешница. Разве способна ты оценить его? Ты хуже слепой, если не можешь понять, что муж любит тебя так, как редко любят женщину. Наверное, счастье быть любимой таким человеком дано тебе за добродетели в прошлой жизни! Но сейчас не время говорить об этом. Даже если бы теперь он перестал любить тебя, ты должна быть счастлива хотя бы тем, что сможешь посвятить ему всю оставшуюся жизнь. Иди же, не медли, иначе я рассержусь.
