Филиппа Грегори - Королевская шутиха

Меня не обижало звание королевской шутихи. Тем более что я была не просто шутихой, а блаженной, имеющей дар ясновидения. Люди знали: я предсказала день, когда королева взойдет на престол. Когда я проходила мимо, некоторые даже крестились, признавая силу, которой я обладала. И потому я шла с гордо поднятой головой, не боясь чужих глаз, не боясь того, что из-за моей смуглой кожи и темных волос меня назовут испанкой или хуже. Сегодня я ощущала себя англичанкой, лояльной англичанкой, доказавшей свою любовь к королеве и новой родине, и радовалась своим чувствам.

Согласно традиции, ночь мы провели в королевских покоях Тауэра. На следующий день Мария была коронована. Елизавета несла шлейф ее платья и первой опустилась на колени, присягнув королеве на верность. Я почти не видела их обеих; мне досталось место в самом конце. Я протискивалась сквозь толпу придворных, отчаянно тянула шею вверх. Но даже если бы кто-нибудь посадил меня, как ребенка, к себе на плечи, я бы и тогда мало что увидела. Слезы туманили мне зрение. Я плакала от радости, что Мария, моя Мария, провозглашена английской королевой, что ее сестра рядом с нею и что многолетняя битва за трон и справедливость увенчалась ее победой. Бог (каким бы именем Его ни называли) все же благословил ее, и она победила.

Если, стоя на коленях в Вестминстерском аббатстве, Елизавета была олицетворением своего единства с сестрой, впоследствии я убедилась, что принцесса отнюдь не собирается превращаться в католичку. На ее поясе, на изящной цепочке, по-прежнему висел маленький протестантский молитвенник, подаренный ей покойным братом. Елизавета одевалась подчеркнуто скромно и редко ходила к мессе. Словом, она всем своим видом показывала окружающим, что является протестантским антиподом королевы, которой совсем недавно клялась в верности до гроба. Как всегда, в облике Елизаветы не было ничего такого, что могло бы вызвать неудовольствие королевы. Вызывающей была сама ее манера держаться. Она всегда находилась как бы в стороне. Каждый ее жест говорил: «К великому сожалению, я тут не вполне согласна».

После нескольких дней такого негласного протеста королева послала сестре короткую записку, сообщив, что утром ждет ее в числе других придворных на мессе. Ответ Мария получила, когда мы собирались покинуть королевскую приемную. Королева протянула руку за служебником, где содержались тексты всех молитв для мессы каждого дня. И тут она заметила у порога одну из фрейлин Елизаветы, дожидавшуюся, когда на нее обратят внимание.

— Ее высочество просит разрешения не присутствовать на мессе. Она говорит, что плохо себя чувствует.

— Да? И что же с нею? — довольно резко спросила королева. — Вчера она была совершенно здорова.

— Она мучается болями в животе, — ответила фрейлина. — Миссис Эшли, ее горничная, сказала мне, что принцесса совсем слаба, и ей просто не дойти до часовни.

— Передай принцессе Елизавете, что я все равно жду ее к утренней мессе. Ничто так не способствует выздоровлению, как искренняя молитва, — уже спокойнее сказала Мария.

Она взяла служебник, но я заметила, как дрожит ее рука, листающая страницы.

Стражник уже собирался открыть нам двери, ведущие на галерею, заполненную разной публикой: доброжелателями, просителями и просто теми, кому хотелось увидеть королеву. Неожиданно из боковой двери появилась другая фрейлина Елизаветы.

— Ваше величество, — прошептала она, протягивая Марии новую записку.

Королева даже не повернула головы.

— Передай принцессе Елизавете, что я жду ее на мессе.

Стражник распахнул нам дверь. По галерее сразу же понесся шепот восторга и восхищения. Мужчины, мимо которых она проходила, низко кланялись, женщины приседали в реверансе. Но Мария словно не видела всего этого. Красные пятна на щеках свидетельствовали о ее гневе. Она нервозно перебирала коралловые четки, и те дрожали в ее руке.

Принцесса Елизавета явилась на мессу с заметным опозданием. Мы услышали ее громкие вздохи. Она протискивалась сквозь толпу, скрюченная от боли. Кое-как она добралась до скамьи позади той, где сидела Мария.

— Марта, если я упаду в обморок, подхвати меня, — прошептала Елизавета своей фрейлине.

Королеве сейчас было не до фокусов сестры. Все ее внимание было направлено на священника. Стоя к нам спиной, он готовился совершить таинство причастия, превратив хлеб и вино в плоть и кровь Христову. Для Марии, как и для священника, это был единственный значимый момент дня; остальное они воспринимали как мирское зрелище. Разумеется, все мы, неисправимые грешники, не могли дождаться возобновления «мирского зрелища».

Принцесса Елизавета покинула церковь, держась за живот и охая. Она с трудом переставляла ноги, а ее лицо было белым, словно его посыпали рисовой пудрой. Королева шла молча. По ее насупленному лицу чувствовалось, что она не испытывает своей обычной умиротворенности. Когда мы дошли до ее покоев, королева велела плотно закрыть двери на галерею, чтобы люди не видели бледности Елизаветы, не слышали стонов принцессы и не шептались о жестокой королеве, заставляющей свою несчастную больную сестру ходить к мессе.

— Бедняжка принцесса, — вздохнула одна из посетительниц, когда стражник закрывал двери. — Надо поскорее уложить ее в постель.

— Обязательно, — почти шепотом ответила королева.

Зима 1553 года

В шесть вечера на лондонских улицах было уже темно, как в полночь. Туман черным саваном покрывал холодную Темзу. При виде влажных, словно плачущих стен Тауэра мои ноздри ощутили запах отчаяния. Несомненно, это был самый мрачный и зловещий замок в мире. Я подошла к караульным воротам. Стражник поднял пылающий факел, разглядывая мое бледное лицо.

— Чего тебе, парнишка? — спросил он.

— Мне велели передать книги для сэра Роберта.

Стражник убрал факел, и окружающий мир снова погрузился во тьму. Потом натужно заскрипели петли. Я попятилась назад, чтобы меня не задело открывающимися створками тяжелых деревянных ворот. Затем я вошла внутрь.

— Ну-ка, покажи, что за книги, — потребовал стражник.

Я без опаски протянула их ему. Все книги были трудами по теологии, защищающими католическую точку зрения. Их разрешил к изданию Ватикан, а королевский совет одобрил распространение в Англии.

— Проходи, — сказал мне стражник.

По скользким булыжникам я добралась до караульной будки. Мой дальнейший путь пролегал по мосткам, по обе стороны которых блестела в лунном свете вязкая грязь. Я поднялась по деревянным ступенькам к высокому входу в крепостной стене белой башни. Так высоко дверь была сделана не без умысла. В случае нападения или попытки освободить узников солдаты попросту убрали бы лестницу и оказались в недосягаемости. Но сомневаюсь, чтобы кто-то всерьез подумывал о вызволении отсюда сэра Роберта.