Теперь ему оставались лишь жар возбуждения, боль и удивление.
Герцог не мог припомнить, когда он был так поражен в последний раз.
Странно, но Женевьева могла говорить.
— Это случилось? — прошептала она.
На удивление смелый вопрос.
Герцог был не в силах ответить ей сразу. Он понял, что она имела в виду: стер ли этот поцелуй воспоминания обо всех других поцелуях? Был ли похож на поцелуй, о котором он так пышно и высокопарно рассказывал ей, чтобы пробудить ее фантазии и напомнить ей, как мало она на самом деле знала?
Герцогу потребовалось несколько секунд, чтобы подобрать нужное слово.
— Почти.
Он не был бы герцогом Фоконбриджем, если бы стратегия не являлась его второй натурой, естественной, как дыхание, а сейчас он не имел права все испортить.
Женевьева чуть вскинула голову и замолчала.
Она стояла в тени и имела возможность разглядывать его в слабом отблеске свечи. Вряд ли открывавшийся перед ней вид можно было назвать привлекательным.
— Видели бы вы сейчас выражение своего лица, — мягко сказала она.
— Как на дуэли?
— Нет, как будто у оскалившейся собаки, у которой перед носом прыгает котенок. Удивленное и обиженное. Словно нарушился естественный ход вещей.
Герцог опешил.
Через мгновение его охватило негодование.
— Оскалившаяся собака?
Его голос звучал тихо, но выражение лица было такое, словно он хотел вызвать Женевьеву на дуэль.
Она улыбнулась.
Женевьева совершенно не испытывала страха, и это одновременно восхищало и выбивало его из колеи. Ей следовало бояться. Возможно, в глубине души она боялась, но продолжала проверять его.
Проверять себя.
И хотя герцог знал, кто выиграет и как все это закончится, он хотел аплодировать ей.
Он по-прежнему едва видел ее: бледная нежная тень. Ее волосы были забавно всклокочены. Его руки превратили ее длинные пряди в пышный ореол. Герцог прекрасно знал, что и его волосы выглядят не лучше. Он намеренно решил не приводить прическу в порядок.
Внезапно ему показалось несправедливым, что она в состоянии прочесть выражение его лица, а он даже не видит ее. Словно его вдруг лишили всех пяти чувств. За столь короткий срок он уже привык сравнивать ее чувства со своими.
Огонь в камине почти потух, герцог знал: от него пахнет коньяком и сигарами, на горизонте появилась слабая полоска зари. Все было точно таким же и в то же время незнакомым. Словно та прекрасная минута, когда пробуждаешься от яркого сновидения, когда еще не вспомнил, кто ты, и чувствуешь себя новорожденным младенцем.
Женевьева склонила голову и проводила пальцами по губам. Герцог раздраженно следил за ней, недоумевая, распухли у нее губы или нет. Он сообразил, что раздражение вызвано чувством вины.
— Я пьян, — заметил он.
Безумное признание и не совсем правдивое. Поцелуй Совершенно отрезвил его.
Пальцы Женевьевы замерли, и она чуть заметно нахмурилась. Медленно скрестила руки и посмотрела на него. Кажется, она размышляла над его нелепым заявлением.
— Конечно, — наконец мягко произнесла она. — Уверена, все случилось именно поэтому.
Неужели она сдерживает смех? Возможно, она все-таки немного боится.
Боится его или того, что сделала? Того, что хотела сделать?
Ей следует бояться. Или по крайней мере обладать здоровым инстинктом самосохранения.
Герцог не сомневался, что его план удастся. Нужно только разработать верную стратегию.
Женевьева отступила на шаг.
«Не уходи», — с отчаянием подумал он.
«Беги» — была его вторая, более трезвая мысль.
— Мне прислать вам слугу? — поинтересовалась она.
В этом она вся: помочь ему, помочь всем. Он вспомнил, как она с нежностью завязывала ленты на шляпке Миллисент. Она была воплощением доброты. Он жадно потянулся к ней, но тут же отпрянул.
— Нет, я сам дойду до комнаты, — коротко ответил он.
Вот что она с ним сделала. Он стал непритязателен. Пусть даже и не надеется!
Женевьева помедлила, возможно, ожидая язвительных слов. Но в тот миг у него, их не нашлось, и она ушла.
Женевьева взбежала вверх по лестнице, закрыла за собой дверь спальни и на мгновение прислонилась к ней, пытаясь успокоиться.
Но розы никуда не делись, как часовые они стояли у ее постели. Сообщая всему миру, кто такая на самом деле Женевьева Эверси.
«Они напоминают мне о вас».
Ее губы жгло от поцелуя. Она вспомнила слова герцога, словно они были заклятием, которое заставило ее спуститься вниз и броситься прямо в его объятия. «Вы захотите сделать такое, о чем прежде и помыслить не могли, но в тот момент все эти поступки станут совершенно естественными».
Он сказал «почти».
Он солгал. Женевьева улыбнулась про себя.
А если нет? Ее улыбка тут же погасла.
Она не хотела верить, что может быть что-то прекраснее этого поцелуя. Когда целуешь любимого человека, находишься на небесах от счастья.
«И он возвестит или по крайней мере пообещает самое невероятное физическое наслаждение, которое вы когда-либо познал и, и не важно, будет ли это обещание выполнено».
Женевьева тяжело вздохнула и опустилась на край кровати.
Осторожно провела кончиками пальцев по губам и посмотрела на себя в зеркало.
Обещание. Именно это и случилось.
Она резко отдернула руку и посмотрела на нее. На ту самую руку, которую поцеловал Гарри.
Этой руки коснулся герцог, когда они на днях сидели на траве.
Сегодня вечером она дотронулась до его груди этой ручкой, когда их губы слились в поцелуе.
Воспоминания снова вернулись к ней: его горячие губы со сладким привкусом коньяка, от их прикосновения по ее венам словно заструилась раскаленная ртуть. Кожа на его груди, гладкая и упругая, в завитках темных волос, которые она перебирала пальцами. Напряженные бедра, напряженная плоть, крепкие руки, уверенно прикасавшиеся к ее телу, отозвавшемуся на его призыв. Ее тело было будто создано для этого.
Он запустил руки в ее волосы. С его стороны это было знаком снисхождения, проявлением нежности. Он весь дрожал от желания.
Подобные воспоминания обладают такой силой, что Женевьеве не следует вызывать их слишком часто, как не следует часто вызывать духов во время спиритического сеанса.
Она резко встала и подошла к розам. Погладила их нежные бархатные лепестки. Обхватила бутон пальцами. Представила руку герцога, скользившую вниз по ее спине, прижимавшую ее все крепче к себе.
При этом воспоминании Женевьева испытала такое острое наслаждение, что закрыла глаза.
