— Приезжал Николка, — очень сдержанно ответила я.
— Об этом я знаю.
— Как? — не на шутку удивилась я. — Откуда вы могли узнать?
Александр Михайлович подмигнул мне.
— Николай Николаевич почтил меня своим присутствием раньше вас. Конечно, он не сказал вам о своем визите ко мне, чтобы вы не дулись на него. Но вы не должны обижаться: никто не виноват, что по сетке железнодорожных путей я находился к нему ближе, чем вы.
Я была неприятно поражена.
— И как долго у вас был Николка?
— Переночевал одну ночь. Но не переживайте вы так!..
— И наверно, он опять наговорил вам несусветных глупостей относительно меня?
Поезд качнуло, я ухватилась за бархатную обивку дивана.
— Нет, что вы! Он был слишком уставшим для того, чтобы философствовать, — ответил Александр Михайлович.
— Видно, он неплохо отдохнул, так как со мной… — поезд опять качнулся, как бы предостерегая меня от лишних слов, но я была в негодовании и поэтому продолжила: — Кстати, если вам интересно знать, Николка предлагал… скорее, советовал мне бросить вас и убежать с любовником куда глаза глядят!
— В самом деле?
— Да, да!
— Ну, его можно понять. Я бы тоже вам предложил нечто подобное, только вы обиделись бы на меня, поэтому я никуда вас от себя не отпускаю! Более того, бегу вслед за вами, везу вас обратно в свой дом.
— Очень мило с вашей стороны!..
— И даже мысли не допускаю о ваших любовниках. Вы для меня, как жена Цезаря, выше всяческих подозрений!
— Какое благородство!..
— С вашей стороны, прежде всего. Другая женщина на вашем месте и вправду бы наставила мне рога. Или сбежала с благословления брата. Вы же тихо и примерно дождались меня в родительском гнезде в обществе портретов не менее благородных предков. Это достойно уважения.
— Действительно?
— Возможно, даже будет воспето в народных песнях. Хотя вы не любите фольклора. Скажем так, Алексей Петрович возьмется за литературную обработку данного сюжета.
— Может быть, вы предложите более достойную кандидатуру? — попросила я.
— Позвольте, но больше никто из наших общих знакомых не пишет стихов.
— Надо свести новые знакомства, — предложила я.
— Пожалуй, — сказал Александр Михайлович, замолчал и начал смотреть в окно.
За окном все было белым и ровным. Настолько белым, что мне не верилось, как снежная белизна по весне может превратиться в воду и уйти под землю.
— Я ведь тоже не терял времени даром, — сказал мне Александр Михайлович. — Думаете, мне приятно было сознавать, что моя супруга в истерике уезжает бог знает куда — в давно заброшенный дом, неизвестно зачем, неизвестно как надолго… Я был жесток с вами. Простите меня. Простите мою недоверчивость к вам. Скорее всего мой поступок был продиктован не чем иным, как ревностью, но теперь-то я понимаю, что не имел права вас ревновать… Естественно, если бы вы полюбили другого мужчину, то я бы и слова вам не сказал против и отпустил бы вас навстречу новому счастью… Ведь, полюбив, вы бы сказали бы мне о новых чувствах? Не стали бы мучить себя и меня ненужной ложью?..
Произнося последнюю фразу, он смотрел в сторону, и мне подумалось: муж дает мне место для отступления, но будь я даже изменницей и скажи сейчас: «Я чиста перед вами», он бы поверил, потому что сам нашел мне оправдания и слова для них.
И я ничего не стала говорить Александру Михайловичу — вовсе не от жестокости, а оттого, что слишком много лжи окружило меня за последнее время, и я начала ее бояться, как дети боятся темных углов, чуланов с пауками и нянькиных сундуков, полных ненужного тряпья.
— Вы звали меня? — спросил Александр Михайлович, проходя в мою спальню.
Я лежала в постели уже неделю.
— Боюсь, что не вас, — сказала я, пряча от него лицо.
— Как у вас темно и душно. Позвольте, я открою хотя бы шторы.
— Не надо! — почти крикнула я, собрав все силы. — Пусть все будет так, как есть!
Супруг поторопился успокоить меня.
— Анна Николаевна, вам нельзя волноваться. Скоро должен подойти доктор.
— Я не хочу никого видеть, — простонала я.
— Хорошо, — терпеливо сказала он, — я попрошу его сегодня не осматривать вас.
— Да, попросите… — И спросила после паузы: — Александр, у вас есть время?
— Сколько вам угодно! — с готовностью ответил он. Я задумчиво сжала виски.
— Раньше вы так никогда не говорили… Присядьте. Там, в кресло. И не смотрите на меня. Обещаете?
— Обещаю.
— Отчего у нас так тихо? — спросила я. Александр Михайлович сначала опустил глаза, потом окинул мою спальню обеспокоенным взглядом и сказал:
— Если вы хотите, я могу петь в кабинете и топать ногами.
— Отчего к нам никто не приходит? Где все?
— Вы желали бы развлечься? — спросил супруг настороженно.
— Господи, как же тихо! — сказала я и откинулась на высоких горячих подушках.
Одним холодным декабрьским утром мне отчетливо показалось, что я схожу с ума в своей запертой комнате с занавешенными шторами, не общаясь ни с кем, только иногда — с Таней. Или Тани не было рядом, и я разговаривала с ее тенью? Тишина поселилась в доме с тех пор, как в злополучный вечер я увидела в газете Николкино имя в списках погибших.
Я отказывалась верить, отказывалась пить и есть, я не хотела жить. Тоска давила на грудь все сильнее с каждым днем. Я боялась проснуться на утро живой и продолжить пытку, когда не надо больше пить кофе и читать скорбные списки, в душе надеясь не встретить там родной фамилии. Все ушло, газеты я больше не брала в руки. Угрюмо и зло смотрела на иконы. Я сходила с ума. Тани не было в нашем пустом доме! Это я приказала ей уйти.
Я не плакала. Молча бродила по комнате и удивлялась тому, что раньше я могла разговаривать, смеяться и петь! Тоска залила мое сердце. Боль накапливалась, как дождевая вода в лужах, но не уходила.
Глубокой ночью я проснулась, тихо выбралась из-под одеяла, босой прошла к туалетному столику, оглянулась, а потом выдвинула один из ящиков и достала фотографию Николки. Поспешно захлопнула ящик, не замечая, что прищемила пальцы и из-под ногтей проступила кровь, испачкавшая потом край фотографии.
— А мне сказали, будто ты погиб! — тревожно заговорила я с Николкой. — Ни минуты не верила! Это они придумали. Я знаю, что имя твое в газете, которая так неприятно испачкала мне руки типографской краской, — ошибка. Ты жив, просто не можешь написать мне письмо. Не беспокойся, я жду.
Хочешь, я прямо сейчас напишу тебе? Ты говорил, что всегда ждешь от меня писем! Вот я и напишу!
Поставив фотографию брата у зеркала, я взяла чистый лист и письменные принадлежности, начала писать при свете лампады. Я часто обращалась к Николке:
