– Вероятно, я действительно слабоумный, ваша светлость. Мне казалось, что вы должны заплакать от радости, увидев такие изменения к лучшему.
– Поэтому ты хмуришься? – спросила она. – Разве тебе нужно напоминать, что я никогда не была сентиментальной дурочкой?
– Нет, – он отвел взгляд. – Не нужно.
– Ты должен знать, как я рада. И удивлена. Похоже, мисс Эштон после приезда в Торн Роуз научилась творить чудеса.
– Она… – он умолк, подыскивая слова, чтобы описать женщину, которая всего несколько минут назад чуть не выцарапала ему глаза… Женщину, которая вчера вечером босая, в одной ночной рубашке кружилась в танце по музыкальной зале, когда он неловкими пальцами играл на расстроенном пианино. – Клубок противоречивых чувств.
– Ты недооцениваешь ее.
Герцогиня взглянула на бокал в его руке, ожидая, что он сделает глоток. Салтердон осторожно поднес портвейн к губам и отхлебнул. Напиток обжег ему горло. Закрыв глаза и с трудом сдерживая кашель, он ждал, пока тепло достигнет желудка. Кашель был бы признаком слабости, а герцогиня больше всего на свете не любила слабых.
– Ты вполне прилично выглядишь, – сказала она. – Разве что немного худой и какой-то диковатый. Мне совершенно непонятно, зачем ты отрастил такие волосы. Сейчас ты, как никогда, похож на своего брата. Наверное, собираешься пахать и сажать капусту для своих арендаторов.
– Насколько я помню, это не уронило его в ваших глазах.
– То, что позволено Клейтону, моему второму внуку, то не позволено тебе. Герцог не должен работать наравне с арендаторами.
– А также играть на фортепиано, – пробормотал он и сделал еще один глоток.
Наконец герцогиня села, выпрямив спину и вздернув подбородок. Не отрывая взгляда от бокала с портвейном, Трей спросил:
– Почему вы приехали? И зачем привезли Эдкама?
– А ты как думаешь?
Он опять перевел взгляд на дверь и некоторое время пристально смотрел на нее, как будто мог открыть. Она все еще там – мисс Эштон – и ожидает от него знака, чтобы войти и, как солдат, начать выполнять указания. Нет, конечно. Ведь он прогнал ее? Сказал, чтобы она убиралась к дьяволу из его жизни. За что?
Просто потому, что в своей восторженности и невинности она считала, что спасла его от существования, которое хуже смерти.
Он подавил смешок и вновь отхлебнул из бокала.
Интересно, где она?
Не то чтобы она была нужна ему… Он и сам может дать отпор бабушке – всегда мог, – но теперь… Внезапно он почувствовал, что устал. Голова начала болеть, мысли путались. Ему стало трудно следить за ускользающей нитью разговора, не говоря уже о том, чтобы подобрать слова, которые успокоили бы герцогиню.
На этот раз портвейн проскользнул внутрь гораздо легче и почти не обжег горло. Салтердон даже не заметил, как откуда-то появился слуга и вновь наполнил его бокал.
– А ты как думаешь? – повторил он вопрос бабушки. – Я думаю… потому что… ты намеревалась увезти меня. И похоронить в укромном месте, как тайну, которую лучше запрятать подальше.
– Да.
– О, – портвейн выплеснулся ему на колени, и темное пятно расплылось на светло-коричневых брюках Салтердона. – Может, это вас и удивит, бабушка, но тайна уже раскрыта. Мои ровесники давно уже перестали приезжать сюда. Им непонятно мое нежелание смириться с новой ролью в жизни. Мое здоровье их тоже нисколько не волнует. Искалеченный аристократ, особенно герцог, это прекрасная тема для разговора на званом обеде – не более. Трудно оставаться спокойным, когда люди считают тебя слабоумным, – сквозь зубы процедил он, вертя в руке бокал. – Что касается вас, ваша светлость, то вы всегда были честны со мной. Я вас прощаю… как всегда. У меня ведь все равно нет другого выхода, правда?
– Если ты хочешь унаследовать мое состояние.
– Вот как, – улыбнулся он.
– Я не молодею, Трей. Последние пятнадцать лет я терпеливо ждала, когда ты вырастешь, повзрослеешь, женишься, и у тебя будут наследники. А теперь вот это. Я не могу завещать свое имущество недееспособному.
– А заперев меня в больнице, вы сможете оставить все моему более достойному брату Клейтону.
– Которому все это совершенно не нужно, – устало добавила она. – Но теперь все это не важно. Слава Богу, тебе лучше…
– Слава мисс Эштон, – вставил он и чуть дрожащей рукой отсалютовал бокалом в сторону закрытой двери.
Удивленно вскинув брови, герцогиня откинулась на спинку стула.
* * *
Все эти несколько недель Мария почти не замечала роскоши окружающей обстановки, и особенно ее спальни, поскольку любую свободную минуту посвящала Салтердону. А когда приходило время ложиться спать, она была слишком усталой, чтобы воспринимать красоту белой обшивки стен, нежных розовых занавесок и светлых ковров – все в стиле Людовика XV, – достойных самой принцессы.
Теперь, свернув только что заштопанный чулок и засунув его вместе с заплатанной нижней юбкой в свой маленький чемоданчик, Мария с грустью рассматривала все это великолепие.
Она уезжает. Герцогиня не захочет оставить внуку сиделку, которая открыто оскорбляет его. Ведь он же герцог Салтердон, черт возьми, а она сравнила его с помойной крысой. И тут некого винить, кроме самой себя. Все произошло, во-первых, из-за ее строптивости, приведшей к тому, что она нанялась на эту работу, во-вторых, из-за ее разочарования, заставившего попросить об увольнении. И последнее, но не менее важное, из-за дурного характера, не позволившего воспользоваться шансом остаться.
Она сидела на маленьком стульчике с прямой спинкой, протянув ладони к огню, и ждала.
Дверь открылась, и на пороге показалась Гертруда.
– Герцогиня желает тебя видеть.
– Отлично, – решительно сказала Мария и, гордо вскинув голову, запахнула свой потертый плащ. – Я готова.
* * *
Мария шла вдоль длинного коридора, бросая взгляды направо и налево. Она мысленно прощалась с картинами на стенах и статуэтками на столах, стараясь не отстать от быстро идущей впереди Гертруды. К ее удивлению, экономка повела ее не в гостиную и не в принадлежавшее герцогине крыло огромного дома, а вывела через парадную дверь прямо на истертые мраморные ступени, спускавшиеся к извилистой аллее. Рядом стояла карета с открытой дверцей, в которой сидели два закутанных в пледы пассажира. Воротники их плащей были подняты, шляпы надвинуты на глаза. Мария не сразу узнала герцогиню и ее внука.
– Идите сюда, – позвала старуха. – Быстрее. Во время движения я еще могу выдержать этот холод, но в неподвижности промерзну до костей.
Боже милосердный! Они так торопятся избавиться от нее, что вышвыривают из Торн Роуз, даже официально не объявив об увольнении! Но не это ее сейчас беспокоило.
