— Может быть, и то, и другое. В любом случае, это причина, по которой он выучил санскрит.
— Хотя ничего и читать не было нужно, ни на каких языках. Ты видела его коллекцию рисунков?
— Они стоили тысячи слов, каждый из них.
— Такие же занимательные, как и гравюры Евгении.
Лайл мысленно увидел так же явственно, словно листок бумаги лежал перед ним: Гравюры. Одно из провокационных, перечёркнутых словечек Оливии.
— Какие гравюры? — спросил Перегрин.
— Ты их никогда не видел? — удивилась леди Купер. — Я думала, все мальчики Карсингтонов открывали их для себя в своё время. Весьма познавательные.
— Технически говоря, я не не Кар…
— Агата, ну что же ты, — проговорила леди Вискоут. — Можно подумать, лорду Лайлу нужно чему-то учиться. Молодому человеку почти двадцать четыре, и он живёт там, где нагие девушки пляшут на улицах, а мужчины заводят гаремы. Насколько нам известно, у него свой гарем, и он перепробовал все четыре сотни позиций.
— Миллисент, тебе прекрасно известно, что их не четыреста. Даже лорд Ардберри признавал, что номер двести шестьдесят три и номер триста восемьдесят четыре физически невозможны для тех, у кого есть позвоночник.
Лайл посмотрел на Оливию.
— Какие гравюры? — Повторил он.
— Коллекция прабабушки, — ответила она скучающим голосом. Девушка опустила книгу и встала с кресла.
— Я поднимусь на крышу, — сказала она. — Подышу свежим воздухом. И я хочу поглядеть, насколько велико расстояние между башнями.
Оливия прихватила шаль и выскользнула из комнаты.
Это было в высшей степени несправедливо.
Она изучила гравюры прабабушки. Весьма познавательные гравюры. Она намеревалась применить на опыте полученные знания. Но она целовалась с несколькими мужчинами, позволив им некоторые вольности, и была разочарована. Это немного возбуждало, но в основном из-за осознания, что ведёт себя непозволительно.
Теперь вернулся Лайл, вполне зрелый мужчина, который, вероятно, обучался поцелуям у восточных наставниц. Он наверняка обратился к экспертам в этом вопросе. И упражнялся. Со всем прилежанием.
Теперь Оливия понимала, почему леди так много говорили об этом, и почему прабабушка так любила своего первого и единственного мужа, и почему она стала такой весёлой вдовой.
Не ради приятного возбуждения.
Ради страсти.
Которая не нуждается в любви, как говорила прабабушка. Но любовь может стать восхитительной приправой.
Всё это очень хорошо, но страсть имеет привычку лишать покоя и делает раздражительной без причины. Поскольку Оливии с её невезением довелось впервые познать это чувство с Лайлом, ей приходилось справляться неразделённой страстью, и это было самое неприятное.
Девушка взбиралась всё выше и выше, удивляясь тому, куда исчез весь холодный воздух. В пролётах лестнице дул ветер, но он охлаждал её чувства не больше, чем горячее дыхание пустыни.
Она поднималась по кругу, выше и выше: мимо второго этажа, затем мимо третьего, где раньше размещался гарнизон, а теперь были комнаты слуг. Ещё выше она поднялась, один последний этаж, потом в маленькую дверь и, наконец, на крышу.
Оливия прошла к стене, положила на неё руки, закрыла глаза и глубоко вдохнула. Воздух был прохладным, чудесно прохладным, и здесь царила тишина, вдали от всех разговоров.
Она сделала ещё один глубокий вдох, выдохнула и открыла глаза.
Звёзды были повсюду.
Вокруг неё, над нею.
Оливия никогда не видела так много звёзд. На небе сияла яркая луна, приближающаяся к полнолунию. Оно было прекрасно, это чудное место.
— Какие гравюры? — прозвучал сзади тихий голос.
Оливия не повернулась.
— О, ты же знаешь, — беспечно произнесла она. — Беспутные рисунки, какие продают из-под прилавков в печатных лавках. Вместе с теми, которые прабабушка собирала во время своих путешествий заграницу. Всё от Аретино[18] до последних иллюстраций из «Фанни Хилл»[19]. Она с Гарпиями до сих пор хихикает над ними.
— Я предполагал нечто в подобном роде, — сказал Лайл.
Его вечерние туфли почти беззвучно ступали по каменному полу, но Оливия ощущала его приближение.
Он остановился возле неё, почти на расстоянии фута, и опёрся руками о стену.
— Но ты мне никогда не рассказывала. Ты затронула тему как-то в письме, затем зачеркнула, в этой своей досадной манере.
— Я поверить не могу, что ты запомнил, — Оливия рискнула взглянуть на него, и сделала ошибку. Свет луны и звёзд пронизали волосы Перегрина серебром и превратили профиль в полированный мрамор.
— Разумеется, я помню, — сказал Лайл. — В то время это особенно раздражало. Мне было сколько — четырнадцать или пятнадцать? Я умирал от желания увидеть их и злился на тебя за то, что ты меня дразнила. «Ха-ха, Лайл. У меня есть непристойные картинки», — пропел он. — «А у тебя нет».
— Ты не нуждался в непристойных картинках. У тебя были танцовщицы.
Он развернулся всем телом в её сторону и положил локоть на парапет. Некоторое время он рассматривал её лицо.
Оливия ему не мешала. Она прекрасно играла в карты. Никто не умел прочесть её лица.
— Тебя странным образом беспокоят эти танцовщицы, — проговорил Перегрин.
— Разумеется, — ответила Оливия. — Посмотри на меня.
Она указала на ворох юбок и раздутые рукава.
— Я смотрю, — сказал Перегрин.
— На меня, в этом всём. В корсете, завёрнутую во все эти юбки и оборки со всех сторон.
— Кажется, это сейчас в моде.
— А они танцуют на улицах, — проговорила она.
Лайл наклонил голову в сторону, с озадаченным выражением лица.
— Я бы отдала что угодно за возможность танцевать на улицах, — продолжала Оливия. — Но я этого никогда не сделаю. Я встречу любовь, если мне повезёт, и выйду за этого беднягу, поскольку я не должна позорить семью. Я превращусь в чью-то жену и в мать его детей, и никогда не стану никем иным. Разве что, разумеется, он умрёт, оставив меня богатой вдовой, и я смогу жить как прабабушка… Но нет, этого я тоже не смогу, потому что женщины этим больше не занимаются, а если занимаются, то очень тайно, а я безнадёжна в плане предосторожностей.
Лайл ей не ответил.
Он не понимает. Что может понимать мужчина? Даже он видит в ней в первую очередь женщину, а уже во вторую — или сорок вторую — саму Оливию. Или он, возможно, не разграничивает их.
— Чего ты хочешь? — мягко спросил Перегрин. — Чего ты хочешь на самом деле? Ты знаешь?
Я тебя хочу, простофиля. Но это на неё похоже — желать взобраться на утёс, когда вокруг множество отличных безопасных лужаек для игр.
