Джон был возбужден до предела. Он не мог оставаться по эту сторону пламени, не мог сдержать своего учащенного дыхания, и все это только сильнее разжигало огонь в его чреслах.
В глубине души он знал, что ему следует оставить все, как есть, воздержаться от близости с этой женщиной, не идти на компромисс, но однажды, еще однажды, в последний раз она должна была принадлежать ему, как если бы он был рожден не от молочницы и на той стороне постели, где и положено рождаться. Анна Гаскойн и Джон Гилберт. Он испытывал странное и сильное удовлетворение, мысленно связывая два этих имени, и это бы было возможно, будь он законным сыном герцога Лейкленда.
Джон понимал; что Анна любит и желает его. И это сознание должно было поддерживать его всю остальную жизнь, которую ему суждено было прожить без нее.
Анна встала на колени на матрасе лицом к Джону. Она бы охотно вытянулась во всю длину, но он ей не позволил, хотя это стоило ему отчаянного усилия.
Он склонился к ней, ища губами ее дрожащие губы, и испытал отчаянно сильное желание, никоим образом не связанное с его сознанием, которое совсем недавно убеждало его устраниться. Он оторвался от нее и сел на матрасе, тяжело опираясь на пятки.
– Что-то не так? – спросила Анна. – Я еще недостаточно искусна?
– Нет, Анна, это я поступаю неправильно. Я думал, что смогу.
– Но ты можешь. Я хочу, чтобы ты делал со мной все то, что мы делали в спальне Нелл Гвин. Что ты делал с ней самой.
– Это совсем другое, – ответил он хрипло.
Это и в самом деле было нечто другое. Он не стал бы отрицать, что Нелли сластолюбива и что они наслаждались друг другом. Ее ротик, похожий на лук Купидона, стройные ножки с высоким подъемом могли ввести в искушение любого мужчину. Джон наслаждался благосклонностью величайшей актрисы века, но не любил ее. Он любил Анну. Беспокойная, упрямая, опасная и очаровательная, она завоевала его сердце.
Сэр Сэмюел буквально, вытащил его из петли, но он оказался в петле любви, более тесной, чем петля палача, и не хотел от нее освободиться.
– Это совсем другое, – сказал Джон.
– В чем же разница? – спросила Анна, сжав его руку. – Я не та женщина, какой была несколько дней назад? Ты больше не хочешь меня?
Он ответил стоном:
– Ты задаешь столько же вопросов, сколько задала бы любая другая женщина.
– Больше, – ответила Анна, пытаясь угнездиться возле него и вынуждая его обнять ее за плечи. – Когда ты впервые узнал, что ты, что ты, ну… – Она осеклась.
– Что я хочу тебя? – договорил за нее Джон. – Ты уже задавала мне этот вопрос.
– Но ответа не получила. Я хочу, чтобы мы, как в первый раз, когда занимались любовью, замерзшие и мокрые…
Воспоминание об этой первой ночи оказалось для него слишком сильным, чтобы побороть желание. Он закрыл ей рот поцелуем, и она раскрыла губы, чтобы он мог ощутить вкус ее жаркого быстрого дыхания языком. Не в силах совладать с собой, Джон уложил, ее на соломенный тюфяк и обхватил ладонями ее груди.
Анне казалось, что она вплывает в него, будто кто-то вливает восхитительный огонь в ее ставшие полыми кости. Ее язык проник в его рот и принялся искушать его.
– О Господи, Анна!
Его тяжелое дыхание напомнило ему о том, что Анна спасла ему жизнь, и честь не позволяла ему продолжать игру. Но его жезл был похож на раскаленный цилиндр и требовал действий, а всем известно, что мужское естество не знает, что такое честь. И кто мог его осудить его за то, что он в последний раз дал ему волю?
– Ты еще прекраснее, чем запомнилась мне, – пробормотал Джон. Он склонил голову и принялся ласкать губами ее сосок, в то время как его свободная рука блуждала по ее телу, поглаживая ногу, в поисках подола платья, который он наконец поднял, обнажив ее женские прелести. Ему хотелось показать ей, как он может доставить ей наслаждение, не прибегая к обычному способу, но желание на ранней стадии отношений слишком требовательно, и вместо этого Джон принялся расстегивать бриджи. И здесь, на соломенном тюфяке, еще одетый, Джон вошел в нее.
Анна хотела, чтобы эти объятия любви длились вечно, однако страсть вознесла ее так высоко, что она почувствовала нечто подобное смерти, потому что ей не хватало дыхания.
– Сейчас, Джонни! Сейчас!
И Джон излил в нее всю свою любовь в тот момент, когда она достигла экстаза.
Глаза Анны наполнились слезами. Джон почувствовал, как на его руку упала капля, и поднял голову с ее груди, на которой она лежала, как на подушке, чтобы посмотреть на нее еще затуманенным взглядом.
– Анна, любовь моя, я причинил тебе боль?
Она покачала головой.
– Тогда почему ты плачешь?
– От радости, – ответила Анна. – Никогда еще я не была так счастлива, мой Джонни. Не представляла себе, что всего за неделю смогу так полюбить мужчину. И с каждым днем люблю все сильнее. – Она вздохнула. – Мы поедем в Уиттлвуд. Я буду счастлива прожить с тобой в лесу всю жизнь.
Джон замер. Она произнесла те самые слова, которые он хранил в глубине сердца, мечтал, чтобы когда-нибудь она попросила его об этом, но ведь он причинил ей гораздо больший урон, чем просто воспользовался ее телом. Если бы он женился на Анне, ей пришлось бы разделить с ним его судьбу. Рано или поздно их поймают и повесят. Они будут болтаться в петле, потом веревку обрежут, пока они еще живы, и их разорвут на части четыре лошади, к которым их привяжут за ноги и за руки. Ни ее красота, ни пол не спасут ее, как не спасут и все его хитроумие и уловки. Даже его любовь к ней не спасет ни его, ни ее.
Уэверби не успокоится, пока не отомстит низкородному разбойнику, дерзнувшему обвести его вокруг пальца, и женщине, предавшей его.
Решивший принять образ жизни, которого надеялся избежать, Джон смотрел на нее, не отводя глаз, а ее сияющие глаза улыбались ему все еще робко и застенчиво. Это напомнило ему о тех редких днях, когда радуга, о нет, две радуги сопутствуют ласковому весеннему дождю.
– Посмотри на меня, Анна, – сказал Джонни.
Он смахнул слезинку, катившуюся по ее щеке, и приподнял ее подбородок, чтобы заглянуть ей в лицо.
Ее рука скользнула под его камзол, и Анна почувствовала, как сильно бьется его сердце. Джон подавил вздох и попытался продолжить то, что собирался ей сказать ради ее же пользы.
– Анна, у тебя есть друзья при дворе, хоть кто-нибудь, способный изложить королю мое дело?
– Самый влиятельный там Эдвард. Король может удалить его от двора за то, что он не удовлетворил его королевских желаний. Но Эдвард, когда захочет, может быть настолько забавен, что невозможно изгнать его навсегда. – Она с грустью посмотрела на Джона, в голосе ее прозвучала горечь: – Его величество готов дорого заплатить за минутное удовольствие.
