Ион настояла на том, чтобы она вновь занялась музыкой.
– Ведь надо же что-нибудь делать!
Кавини, хитрый, как все добившиеся некоторой известности итальянские или французские буржуа, заинтересовался Дорой; ее происхождение интриговало его.
Как-то во время урока он стал подтрунивать над ее небрежностью.
– Не все ли равно? – мрачно сказала Дора. – Может ли кого-нибудь интересовать, что я делаю или что произойдет со мной хотя бы через сто лет?
Ничто теперь ее не интересовало, и никому она не была нужна. Тони почти не разговаривал с ней; к Ион нельзя было подойти. Грех Доры был непростителен.
Когда она взглянула на Кавини, внезапная мысль озарила ее.
В течение долгих недель она искала какого-нибудь исхода, и вдруг ей показалось, что она нашла его.
Кавини просматривал какие-то ноты. Услышав ее слова, он повернул голову и снисходительно усмехнулся.
– Кто говорит о том, что будет через сто лет? – сказал он. – Я говорю о нынешнем дне и о том, что вы пренебрегаете вашим голосом. О женщины, никто не имел бы ничего против вашей сентиментальности, если бы она не отзывалась так на вас самих! Что-то случилось с вами, и вот вы уже отказываетесь подумать о самом прекрасном даровании, которым только может быть наделена женщина. Боже, до чего это безрассудно! Если не удалось одно, почему не взяться за другое? Ничто не дает такого удовлетворения в жизни, как искусство. А вы – у вас такой голос, который приведет вас, куда вы только захотите!
Дора отрывисто рассмеялась.
– Ну, так ведите его… и меня тоже, – ровным голосом сказала она, но два ярких пятна загорелись на ее щеках.
Кавини сердито сказал:
– Я не понимаю.
– Ну, конечно. Большинство людей, когда у них требуют подтверждения их слов на деле, берут их обратно.
– Какие слова? – воскликнул Кавини.
Дора поднялась и стала около рояля.
– Вы только что сказали, что, если не удалось одно, надо взяться за другое и что нас ничто не удовлетворяет так, как искусство. Вы верите в мой голос. Ну, так возьмите его и меня и подготовьте нас обоих для сцены.
Глаза Кавини на миг блеснули, и он сказал:
– Вы все шутите, сеньорина. А как же ваши родственники?
– Я сама по себе, – медленно сказала Дора, и в первый раз в жизни эта истина стала для нее очевидной.
Внезапно горькие слезы наполнили ее глаза. Смотря сквозь них на Кавини, она спросила:
– Хотите вы взяться за это?
В голосе ее звучал вызов.
Кавини развел руками, как бы прося пощады. Его практичный ум уже взвешивал возможные убытки и барыши от этого предприятия.
Она стояла перед ним, и луч солнца нежно касался ее волос. Ее лицо, на котором лежал отпечаток грусти, казалось одухотворенным. Кавини не выдержал; восхищение настоящего артиста заговорило в нем сильнее всех прочих соображений. Наконец-то будет молодая Мими, стройная, увлекательная, страстная… и Луиза, и Кармен, и героиня вагнеровских произведений…
Он схватил обе ее руки.
– Да, и да, и да! – воскликнул он с влажными блестящими глазами, уже видя в воображении ее грядущие триумфы.
– В таком случае, – спокойно сказала Дора, – я желаю тотчас покинуть Англию.
– Но, милый Тони, ты не можешь помешать ей, – сказала Ион.
Она сидела рядом с ним на краю кушетки, на которой он лежал, поправляясь после болезни. По требованию врача он должен был низко класть голову и ворочался, ища более удобного положения.
Его громоздкая фигура горой вздымалась под складками пестрого китайского халата.
– Не принимай это слишком близко к сердцу.
Тони ничего не ответил. Между ним и Дорой произошел бурный разговор; он сделал неудачную попытку отговорить ее от намерения и с тех пор упорно молчал. Дора продолжала бывать у него, но он ее не замечал. Оба были страшно несчастны, но оба не хотели отступить от своего решения, а Ион, сама страшно раздраженная, служила им как бы буфером.
Все планы Доры были уже готовы к исполнению; через неделю она должна была выехать в Париж. Тони пока об этом ничего еще не знал и продолжал упрямо цепляться за мысль, что она ничего не в состоянии будет сделать, если он оставит ее без денег.
Он держал этот ресурс в секрете, предполагая воспользоваться им лишь как последним оружием.
Одетая в полотняное платье для прогулок, Дора вошла вечером к Тони в то время, как Ион сидела в его комнате. Обе женщины казались утомленными. Дора волновалась, сознавая, что она должна сообщить Тони о своем отъезде; Ион была утомлена событиями, которые требовали от нее необычайного для нее терпения.
Она зажгла папиросу и протянула свой портсигар Доре. Через открытое окно слабо долетел гул с Пиккадилли; деревья в сквере были покрыты слоем серой пыли. День был душный; воздух был накален летней жарой.
Темные глаза Ион вопросительно и даже сочувственно остановились на Доре. Лично она считала, что ее намерения были вовсе не так безрассудны. Доре невозможно было при создавшихся условиях продолжать прежнюю жизнь в Гарстпойнте. По тем же основаниям ей нельзя было думать и о замужестве. Должна же была она искать способ, чтобы забыть пережитое и так или иначе устроить свою жизнь!
Тихим и не вполне твердым голосом Дора сказала:
– Дорогой, я уезжаю завтра с Кавини в Париж.
Тони взглянул на нее, потом произнес хриплым голосом:
– В самом деле?
– Да, и… и, Тони, дорогой, неужели вы не хотите понять и отпустить меня так, чтобы я не чувствовала… – Она запнулась и остановилась.
Отчеканивая каждое слово, Тони проговорил:
– Если ты уедешь, можешь больше не возвращаться. Запомни это. Если ты станешь певицей, ты больше мне не приемная дочь. Вот все, что я имею сказать.
В то время как он говорил, Ион как-то бессознательно стала у его изголовья, и они оба в эту минуту показались Доре врагами.
– Тони, – прошептала она.
Ему показалось, что она колеблется. Он не знал, что не все слезы происходят от слабости, что бывают и такие, источником которых является смелый порыв. Он попробовал пустить в ход последний довод.
– Если ты уедешь, ты уедешь без гроша, – сказал он, – и между нами все будет кончено.
Дора повернулась, как слепая, нащупывая дверь. С трудом передвигая ноги, она вышла и направилась в свою комнату.
– Она образумится, – отрывисто сказал Тони, обращаясь к Ион.
Рекс переодевался после завтрака, готовясь идти на реку, когда к нему забрел Николай с письмом в руках.
– Вот так история! – сказал он. Рекс взглянул на него. – Письмо от матери, прочти!
Рекс стал читать письмо; он слышал, как Николай свистел сквозь зубы и передвигал разные вещи в комнате, отыскивая свои любимые папиросы.
