Эльза Вернер - Два мира

— Теперь вы оскорбляете меня, — завопил Лангенов, потеряв всякое самообладание. — То, что я сказал, — правда, чистая правда, и если вы считаете мои слова подлостью, то эта подлость падает и на вас.

Дальше он не успел ничего сказать, потому что Равенсберг поднял руку и замахнулся. Гости бросились разнимать их, но удар был уже нанесен, и дуэль стала неизбежной.

Около полуночи Зигварт вошел в комнату графа, который послал за ним. Равенсберг снова стоял перед портретом предка.

— А, это ты? — он медленно повернулся. — Я не принял тебя, когда ты заходил ко мне, потому что мне было необходимо условиться со своими секундантами. Теперь все улажено, и у меня осталось для тебя свободное время.

Герман подошел к графу, их взгляды встретились, и они поняли друг друга без слов.

— Неужели это было необходимо? — тихо спросил Герман.

— Да, — последовал спокойный ответ. — Теперь Лангенов не будет щадить меня, его честь требует этого. Не гляди на меня с таким упреком, Герман. Неужели ты хотел, чтобы я разделил судьбу Гельфенштейна? Он часто говорил: «Все мы попали под неумолимое колесо нового времени, которое на своем пути раздавит все прошлое и… нас». Но я пойду своим собственным путем. Так будет лучше.

Он говорил с мрачным спокойствием и был лишь тем, чем сделали его рождение и воспитание. У него не было ни малейшего сомнения относительно исхода дуэли, он знал, что завтра пробьет его час.

— Господин граф, — начал Зигварт, но Равенсберг перебил его.

— Брось же наконец этот тон! Со дня нашего последнего свидания в Эберсгофене ты знаешь, в каких мы отношениях. Твое длительное отсутствие доказало мне, что ты не мог с этим примириться. Теперь, когда все вокруг меня рушиться, ты, наконец, пришел…

Он протянул руки, и Герман бросился ему на грудь.

— Мой милый, милый мальчик, — мягко проговорил граф, — наконец-то я обнял тебя! Ты не сердишься больше на меня из-за матери? Ты не знаешь власти вековых традиций, семейных законов и всего того, что мы несем на своих плечах как тяжелое бремя прошлого. Мы возмущаемся против этого, но в конце концов покоряемся. Я тоже вынужден был сделать это, мимолетная юношеская мечта была лучшим в моей жизни. Я принес в жертву и ее, и тебя, и взамен этого у меня остался сын, наследник, который носит мое имя, но у которого нет в жилах ни капли моей крови, который теперь трусливо бросил меня и перешел на сторону тех, кто хотел распоряжаться и им, и мной. Это возмездие.

— Ты позволишь мне остаться с тобой? — спросил Герман, — или, может быть, тебе еще надо…

— Привести что-нибудь в порядок? Нет.

— А Бертольду ты ничего не напишешь?

— С ним мне не о чем говорить. Пусть он кормится до самой смерти за счет Морлендов. Они заставят его дорого заплатить за это. Ты никогда не сдался бы так позорно.

— Нет, никогда!

— Я это знал, — с удовлетворением произнес граф. — Ты пошел в меня. Тебе нечего бояться этого нового времени, которое уничтожило нас. Ты своими собственными силами пробил себе дорогу, сидишь теперь на колеснице счастья и смело смотришь в будущее. Да благословит Бог тебя и твою судьбу! Я хочу попросить тебя еще об одном: будь завтра в восемь часов утра в охотничьем доме. Мы выбрали место для поединка недалеко от него, и очень возможно, что меня отнесут туда. Тогда я хотел бы хоть еще раз увидеть тебя.

— Я буду там, — с рыданием произнес Герман.

— Что это? Слезы? Будь мужчиной! Мы должны прямо смотреть в глаза неизбежному. А теперь пойдем. Мне хочется подышать свежим воздухом. В эти последние часы мы еще принадлежим друг другу. Мы так долго не могли позволить себе этого.

Обняв сына за плечи, граф вышел с ним на террасу.

Осенняя ночь была холодной, но тихой и прекрасной. Равенсберг всей грудью вдыхал чистый воздух, потом они спустились в парк. Их окутала ночная мгла, а над ними в бесконечной глубине сияли звезды, эта сверкающая вечная загадка вселенной.

Охота, назначенная на раннее утро, была перенесена на послеполуденное время. Только оба противника со своими секундантами рано утром отправились в лес, гости же оставались в замке, хотя все знали, что охота вообще не состоится, и понимали, что дело не окончится простым обменом выстрелами или легкой раной.

Через два часа вернулись секунданты с известиями, которых все ждали с величайшим нетерпением. Барон фон Лангенов остался невредим и немедленно уехал домой. Графа перенесли в охотничий дом, врач объявил, что полученная им рана в грудь, безусловно, смертельна. Он прожил еще полчаса, по его настоятельной просьбе около него оставались в это время только доктор и архитектор Зигварт. Теперь все было кончено. Равенсберга больше не существовало.

Днем тело покойного должны были перенести в замок. Надо было телеграфировать в Берлин графу Бертольду и его жене. Все это было немедленно сделано, а затем гости разъехались в разные стороны, чтобы снова собраться в Равенсберге на похороны графа.

Молодой граф с женой прибыли из Берлина на следующий же день, Вильям Морленд не приехал, очевидно, он уже не мог отклонить свой давно решенный отъезд. В этом сказалась вся его американская деловитость, несоотносимая с чувствами, когда речь шла о делах.

Погребение окончилось, гости разъехались, и молодая графская чета удалилась на свою половину. Зигварт, конечно, тоже был на похоронах, и Бертольд попросил его зайти к нему. Молодой граф сильно изменился и, по-видимому, с большим трудом исполнял в этот день свои обязанности нового владельца. Он сидел в кресле бледный, осунувшийся. Тут же была и графиня.

— Я хотел кое о чем спросить тебя, Герман, — начал граф. — Ты присутствовал при смерти моего отца. Он был в сознании?

— До последней минуты.

— И не оставил мне никакого поручения… даже прощального привета?

— Нет!

Ответ прозвучал резко и сурово. Бертольд вздрогнул.

— Это ужасное известие было для нас так неожиданно, — снова заговорил он. — Мы до сих пор не знаем подробностей этой несчастной дуэли. Ты был свидетелем происшедшей ссоры?

— Да, но прошу вас, господин граф, расспросить об этом кого-нибудь другого. Свидетелей стычки было достаточно.

— Господин граф? Что это значит, Герман? Мы с детства называли друг друга по имени. Мой отец даже требовал этого.

— То было прежде, а теперь вы владелец Равенсберга, и я называю вас принадлежащим вам титулом.

Бертольд почувствовал холодный отпор, но продолжал настаивать:

— От других мы ничего не узнали. Они, очевидно, дали друг другу слово молчать и смотреть на это, как на дело чести. Ты не связан обещанием и потому можешь говорить. Что было поводом к ссоре?