Она упала спиной на кушетку, он слегка приподнялся, как бы приглашая занять удобную для нее позу, и тотчас же вновь навалился на нее всем своим крепким телом и принялся целовать ее в губы, просовывая язык ей в рот и лаская руками повсюду. Антония почувствовала, что оковы одежды начинают тяготить ее. Ремингтон обжигал ее кожу поцелуями, она ахала и двигалась под ним. Он просунул под корсет пальцы и сдавил ими сосок. Вскрикнув от удовольствия, она впилась ртом в его губы. Он поцеловал ее так страстно, что она чуть было не задохнулась, а потом начал сосать и кусать отвердевший сосок. Антония лежала на кушетке, более не в силах сносить пламя вожделения, и непроизвольно сама начала расстегивать пуговицы. Граф схватил ножницы и в мгновение ока срезал их все. Они рассыпались по полу вокруг кушетки. Ремингтон отдернул в сторону матерчатую преграду. Антония хрипло застонала, и он впился ртом в другую грудь.
Она стала ощупывать руками его голову с шелковистыми волосами, колючие щеки и жилистую шею. С каждым новым его поцелуем ее тело напрягалось все сильнее, а ноги раздвигались все шире. И вот уже ее бедра пришли в движение, а низ живота ощутил давление его набухшего мужского естества. Антония ударилась об эту желанную выпуклость своим раскаленным лобком раз, потом второй – и ахнула, поняв, что ей этого недостаточно. Ремингтон тоже изогнулся и стал наносить удары по месту, в котором сосредоточились все ее желания. Напряжение в промежности Антонии стремительно нарастало, ей не хватало воздуха. Одна за другой все новые и новые горячие волны радости омывали ее раскаленное тело, лишая самоконтроля и заставляя сердце биться все быстрее.
Внезапно в голове промелькнула мысль, что она приблизилась чересчур близко к обрыву. Затуманенное желанием сознание на миг прояснилось, и Антония отдала себе отчет в том, куда она вот-вот сорвется, если не обуздает вышедшие из-под контроля эмоции. Перед ней разверзлась пропасть, упав в которую она уже точно погибнет.
Судорожно вздохнув, Антония встряхнула головой и замерла в ожидании полного прояснения рассудка. Желание отступало неохотно, оставляя после себя тягостное ощущение в груди и болезненную тяжесть внизу живота, сопровождаемую покалыванием. Влажные соски ныли, красные и разбухшие от поцелуев Ремингтона, платье на груди было разорвано, корсет сдвинут. Граф смотрел ей в глаза, упершись локтями в кушетку, и явно не собирался отпускать ее, когда он был так близок к цели.
Ее душа содрогнулась. Как случилось, что она очутилась под мужчиной в таком виде? И почему все ее тело изнывает от неудовлетворенности? Леденящая жуть пронзила Антонию до мозга костей, она отвернулась и зажмурилась, поджав губы. Но Ремингтона это не смутило, он впился ртом в ее сосок. Антония решительно отпихнула его, изловчившись, и вскочила с кушетки. Граф от изумления раскрыл рот, не ожидая от нее такой прыти. Он был обескуражен странной переменой в ней и потрясен отказом завершить начатое. Пошатываясь и трепеща, сгорая со стыда от ощущения горячей влажности всего своего женского естества, Антония прикрыла грудь руками и стала высматривать оторванную часть своего корсажа.
– Куда же вы, Антония? – удивился Ремингтон, когда она, подхватив кусок ткани с пола, устремилась к выходу.
Она стиснула зубы, даже не обернувшись на этот отчаянный зов. И как назло, наступила на пуговицу и поскользнулась. Только чудом удалось ей сохранить равновесие и не упасть на пол. Однако и секундной задержки графу хватило, чтобы вскочить с кушетки и очутиться рядом с ней.
– Умоляю вас, Антония, не покидайте меня сейчас! – воскликнул он, схватив ее за обнаженные плечи и повернув лицом к себе.
Она обожгла его взглядом, полным неутоленной страсти, стыда и укора, вырвалась из его объятий и выскользнула из комнаты. Граф уронил руки и даже не попытался догнать ее. Он опустился на стул и потер ладонями лицо. Все его тело пылало, сердце готово было вырваться из груди, а чресла, как ему казалось, вот-вот должны были взорваться. Он пытался успокоиться, но это ему не удавалось. Напротив, пламя разбушевалось в чреслах пуще прежнего. Граф издал жалобный стон, вскочил и распахнул окно. Свежий воздух, ворвавшийся в комнату, стал его единственным утешением.
И только спустя несколько минут, отдышавшись, он смог собраться с мыслями и проанализировать сегодняшнее чрезвычайное происшествие.
Антония поразила его своим неординарным поведением. Яркие картины, возникшие перед его мысленным взором, вынудили графа закрыть глаза и вцепиться руками в створки окна. Словно бы наяву она предстала перед ним в разорванном платье и с полуобнаженной грудью. Поза, в которой она возлежала на кушетке, была так соблазнительна, что граф ощутил легкое головокружение. В ее широко открытых глазах читалось вожделение, красные соски вызывающе торчали, влажные алые губы распухли от поцелуев. Обо всем остальном ему было даже страшно вспомнить. Столь искренних и эротичных телодвижений распаленной его ласками женщины он прежде никогда не видел. Антония была воплощением вожделения и чувственности. Но почему в таком случае она так внезапно резко оборвала все это волшебство? Какие тяжкие воспоминания заставили ее вскочить и убежать? Насколько опытна была она в амурных делах? Познала ли она уже всю их сладость? Был ли в ее жизни мужчина, сумевший познать ее до конца? Отчего в ее прощальном взгляде перемешалось столько разных эмоций – и страсть, и смущение, и страх, и мольба о пощаде?
Ремингтона вдруг охватила дрожь, дыхание его стало тяжелым и учащенным, сердце заныло от боли, а чресла свела болезненная судорога. Черт подери, да он обезумел от желания сделать Антонию своей любовницей! Какой ужас! На лбу у него выступил холодный пот.
Граф понурился, повернулся и шаткой походкой направился к двери. Внезапно его нога поехала по паркету: под каблук ему попалась та же пуговица, на которой поскользнулась Антония. Он оглянулся, поднял ее, сунул в карман и улыбнулся. В голову ему пришла весьма интересная идея…
В то же самое время Антония, сидевшая на стульчике перед зеркалом в спальне, смотрела на свое отражение и мучительно искала выход из создавшегося положения. Взлохмаченные волосы, распухшие губы, виноватые глаза словно бы упрекали ее за необдуманное поведение. Она положила руки на колени и сжала пальцы в кулак. Боже, что подумал о ней граф! Как теперь она будет смотреть ему в глаза? Где ей взять смелости и хладнокровия, чтобы сесть вместе с ним за обеденный стол? Он ведь понял, как она была близка к роковому моменту, насколько искренне отвечала на его ласки. Так что же ей теперь делать?
Он уж не преминет при первой же возможности снова лишить ее самообладания своими безумными ласками и толкнуть на безрассудство! И будет получать при этом огромное моральное удовлетворение, упиваться своей властью над ней, подавлять ее своим мужским превосходством, снова и снова превращать ее в похотливое ничтожество, лишенное всякого самолюбия и гордости, в сластолюбивую тварь, униженно просящую утолить жажду ее взбунтовавшейся плоти. Какой кошмар!
