В глубине души Фелина чувствовала, что и сестра, и настоятельница правы. Конечно, это была безумная, отчаянная идея. Бегство от сложившихся обстоятельств.
Во время первых дней пребывания в монастыре ее соблазняла гармоничная тишина монастырской жизни. Но она не отдавала себе отчета в том, что это означает, – посвятить всю жизнь лишь одному Богу.
Только ведь надо же когда-то прекратить скитания. Что ей делать? На короткое время она нашла приют за этими стенами. Однако вряд ли настоятельница продлит свое гостеприимство на месяцы. Тем более для молодой женщины, которую считают легкомысленной грешницей, ожидающей внебрачного ребенка.
Осторожно положила она ладонь на пока еще плоский живот. Ответственность за ребенка вынуждала ее принять решение. Как бы ни мало было сейчас это существо, оно требовало заботы. Ребенок Филиппа – единственное, оставшееся от бурной, страстной любви.
– Почему ты убежала от отца ребенка? – задала Бландина наивный вопрос. – Если ты его любишь, как говоришь, было бы самым разумным довериться ему. Почему ты не хочешь к нему вернуться? Не только нам, женщинам, надлежит распоряжаться нашей жизнью. Мы нуждаемся в защите! В защите мужчины или общины, как здесь, в монастыре.
Фелина покачала головой. Она никогда не допустит, чтобы кто-то принимал за нее решения.
– Нет, я слишком хорошо его знаю. Я боюсь того, что он может сделать. Он не имеет права связываться с крестьянкой. Ему необходимо жениться на благородной даме, которая соответствовала бы его знатному происхождению.
– Перед Богом все равны!
Фелина рассмеялась.
– К сожалению, мы живем не в раю, моя благочестивая, наивная сестрица, а во французском королевстве. В нем существует большая пропасть между высокородной дамой и таким ничтожеством, как я.
– Ты стала странной и чужой! Раньше ты не смеялась, когда речь заходила о Боге, – с горечью констатировала Бландина.
Отчаянье, сквозившее в словах сестры, не удивило Фелину. Детская вера в Божественное Провидение за монастырскими стенами усилилась, тогда как склонность Фелины к скептицизму стала еще большей после жизни при дворе. Она и сама почувствовала отчуждение, возникшее за прошедшие месяцы между сестрами, родившимися в одной хижине. Поэтому сказала примирительно:
– Ладно, Бландина, не будем спорить. Ты выбрала свой жизненный путь, а я поищу свой. Если тебя это успокоит, я поговорю завтра с матерью-настоятельницей, не может ли она порекомендовать меня в служанки. Вероятно, какому-нибудь благочестивому господину понадобится прилежная экономка, и он простит мне мои грехи. Ты и не представляешь, сколь многому я научилась за прошедшие месяцы.
Бландина умиротворенно потупила взор и сложила бледные руки для благодарственной молитвы. Первой с того дня, когда ее старшая сестра внезапно попросила убежища в монастыре благочестивых жен.
Усталая, бледная Фелина, пережившая тяготы нелегкого путешествия, дрожавшая от сырого, холодного февральского ветра! По ней были заметны ночевки в пустых сараях и долгие часы, проведенные на ногах. Грязный, когда-то элегантный плащ и скромное шерстяное платье, лишь после стирки приобретшее прежний вид, составляли, видимо, все ее имущество.
С большим трудом узнала тогда Бландина в незнакомке с лихорадочно горящими серебристыми глазами собственную сестру.
Только чудом в ее чреве сохранился ребенок. Однако после нескольких дней покоя и скромной, но вкусной еды Фелина вновь обрела прежнюю энергию.
Во всяком случае, она решилась осторожно рассказать Бландине кое-что о своих приключениях. Разумеется, благоразумно умолчав о том ужасе, который пережила, поняв что Тереза д'Ароне устроила ей на барже ловушку, что в планы этой женщины входило предоставить ее для развлечения матросам. И лишь отсутствие в тот вечер на борту половины экипажа стало причиной того, что ее сначала заперли в трюме.
Всю жизнь Фелина будет благодарна Иветте и ее молчаливому сильному жениху. Она боялась даже представить себе, что бы с ней произошло, если бы не помощь капитана Дане.
И тем не менее она весьма нелюбезно прогнала его, чтобы он не последовал за ней в Бомон. Когда-нибудь, найдя свое место в жизни, она сумеет вознаградить Иветту и ее возлюбленного за их преданность ей.
Однако и смягченный вариант приключений сестры потряс Бландину. А когда Фелина призналась, что ожидает ребенка, не будучи женой его отца, у Бландины не нашлось слов для выражения своего изумления.
Разрываясь между симпатией к Фелине и резким осуждением всех плотских грехов, она была вынуждена признать, что старшая сестра нисколько не сожалеет о своей беременности. Ее глубокая подавленность была вызвана не стыдом за содеянное, а болью из-за расставания с возлюбленным.
О некоторых мыслях сестры Фелина догадывалась. Скромная благочестивая душа никогда не содержала для нее больших загадок. Бландина не могла понять глубокого чувства, которое вопреки всем препятствиям толкнуло Фелину в страстные объятия Филиппа.
Воспоминания о Филиппе были мучительными для нее.
К сестрам сдержанным шагом со сложенными согласно правилам руками подошла послушница в сером платье и с белой вуалью. Склонив голову, она дала им понять, что у нее для них сообщение.
– Мать-настоятельница просит вас, мадам, пройти в комнату для посетителей! – почтительно обратилась она к Фелине.
– Сейчас иду!
Сопровождаемая девушкой не старше пятнадцати лет, Фелина размышляла над странным фактом уважительного к ней отношения. Хотя мать-настоятельница и, вероятно, многие монахини знали, что она сестра Бландины и, следовательно, не знатного происхождения, никто не осмеливался обращаться к ней на «ты».
Она не догадывалась, что месяцы, прожитые в качестве маркизы де Анделис, оставили неизгладимый след ее манере держаться. Природная уверенность ее движений превратилась в полную достоинства элегантность, изначально исключавшую вульгарную фамильярность. Даже мать-настоятельница называла ее «мадам». Хотя ее напоминания о христианском долге в связи с беременностью Фелины отличались желчной резкостью.
Неужели она вновь станет читать ей бесполезные проповеди? Правда, Фелина была благодарна за милосердие, проявленное к ней в стенах монастыря, но платить за него приходилось терпением и нервным напряжением. А это всегда давалось Фелине с трудом.
Она прошла сквозь узкие двери, открытые перед ней девушкой, и преклонила колено, демонстрируя уважение к матери-настоятельнице. Полная монахиня в строгом черном головном уборе, чьи округлые телеса резко контрастировали с суровым мужеподобным лицом, наклонила голову.
