class="p1">Феба даже не вспомнила про Долли и не подумала, как все это подействует на нее, и ей стало стыдно. Разумеется, из-за скандалов в доме бедная женщина будет волноваться. За этой мыслью явилась следующая: а кто, собственно, отец Агнес? Никто не упомянул о нем хотя бы словечком.
Послышался грохот, отчего Фебе пришлось вернуться к действительности, и она, принимая решение, воскликнула:
— Право же, мы должны их остановить!
Вместе с Агнес она решительно вошла в столовую.
Мужчины немедленно прекратили кричать, хотя, судя по тяжелому дыханию, успокаиваться не думали.
— Где твоя мама, Агнес? — спросила Феба.
— Уже сидит за столом.
Словно и в подтверждение ее слов в дальнем конце столовой раздалось жалобное бормотание, и Феба вскинула голову. Мужчинам должно быть стыдно, если они расстроили Долли. Правда, стыдно.
— Что же, давай сядем рядом с ней, хорошо?
Девочка потащила ее за собой. Джеймс, уже ожидавший со стулом наготове, объявил:
— Вы сидите между Долли и мной.
— Как мило, — едко заметила Феба, усаживаясь.
В ноги ей что-то ткнулось, и она поняла, что это Тоби тайком забрался под стол и пытается пристроить свою морду ей на колени!
— Чем нас угощают? — нарочито бодро спросила Феба и попыталась ощупать стол перед собой, но нашла только руку Долли справа. Рука была крупная и мягкая и немного дрожала. Феба ободряюще сжала ее палец.
— Ростбиф, — пророкотал голос мистера Тревельона, сидевшего во главе стола. — Тушеные овощи и хлеб, который испекла Долли.
— Я пеку хлеб, да, — сообщила тихим голосом соседка Фебы.
И только сейчас она догадалась, чем пахло от Долли, — дрожжами.
— Правда? Как интересно! А я никогда не пекла хлеб.
— Мама печет хлеб для всех нас, — вмешалась Агнес. — Она умеет.
— А еще маленькие пирожные, да, и пироги, — несмело добавила Долли. — Но больше хлеб.
— Пообещайте меня научить, — попросила Феба.
— А еще варить пиво, — сказал ей на ухо Джеймс. — Горький эль.
— Кто же предлагает девушке пиво? — раздраженно воскликнул мистер Тревельон. — Леди полагается пить вино.
— Я люблю пиво, — возразила Феба.
— Правда? — удивился Джеймс, но услышала это только она и так же тихо ответила:
— Ну… почти уверена, что люблю.
— Если ей не понравится пиво, отец, мы всегда можем предложить вина.
Мистер Тревельон буркнул:
— Точно ненормальный.
— Сегодня Джеймс показывал мне ваших лошадей, — сообщила Феба, обнаружив перед собой тарелку. — Такое это было удовольствие! Они очень красивые.
— Откуда вам знать? — резко спросил хозяин дома.
Феба услышала стук вилки о тарелку Джеймса и поняла — скажи она сейчас хоть слово, и поесть им уже не удастся.
— Потому что я это чувствую. Если я лишилась зрения, это не значит, что потеряла рассудок и все остальные чувства. — Она нащупала руку Джеймса, сжатую в кулак, и осторожно накрыла ладонью. — Интересно, мистер Тревельон, кто придумывал клички вашим лошадям. Джиневра! Весьма чудное имя.
— Это я, — раздался тоненький голосок Агнес.
Стараясь сохранять приветливое выражение лица, вопреки дурному настроению мистера Тревельона, как можно спокойнее Феба спросила:
— И скольким лошадкам ты дала имена?
— Почти всем. — Судя по голосу, Агнес немного успокоилась, когда заговорили на ее любимую тему. — Я даю прозвище жеребенку, когда он родится, а иногда новой лошади, которую покупают, но коня по прозвищу Октавиан называла не я. Красивое, правда?
Теперь Феба улыбнулась вполне искренне.
— А какие ты придумывала для них клички?
— Ну-у, во-первых, Джиневра — это вы уже знаете. Когда дедушка ее купил, у нее была кличка Известка. Ужасно! Потом были Чайка, Русалка, Жемчужинка и Волшебник Мерлин — этого месяц назад продали младшему сыну графа Маркема.
— Отвалил за него кучу денег, — заметил мистер Тревельон, явно довольный, впервые с того момента, как Феба вошла в столовую. — Мерлин был добрый конь.
— И кобылу дяди Джеймса тоже назвала я, — заявила Агнес, почему-то опять оробев. — Ту самую, что была у него в Лондоне.
Фиалка, вспомнила Феба. Рассказал ли Тревельон своей племяннице, что случилось с бедной лошадкой?
— А вы, мистер Тревельон, не против? — деликатно поинтересовалась Феба.
— Да ради бога, пусть придумывает. Почему нет? Когда я умру, все ей достанется.
Феба почувствовала, как Джеймс стиснул кулак.
— Ну а как же ваш…
— Джейми сбежал от нас, хотя был очень нужен здесь, — сурово отрезал Тревельон-старший.
— Отец, вы сами прекрасно знаете, почему мне пришлось уносить ноги, — тихо, убийственным тоном возразил Тревельон. — За мою голову была назначена награда. Вы сами мне это сказали.
— Разве я велел тебе исчезать на целых десять лет?
— Вы писали, что мне тут слишком опасно. Что Фэйр все еще ищет меня. — В отличие от отца Джеймс говорил тихо, стараясь держать себя в руках. — Я посылал вам все деньги, что удавалось заработать.
— Ты вернулся калекой! — Жестокими были слова старшего Тревельона, но в них явственно слышалась боль. — Какой мне прок от калеки? Отвечай, мальчишка!
Феба не сумела сдержаться и ахнула. Она-то знала, как страдает Тревельон из-за своей немощной ноги. Как мог отец…
Стул Джеймса шаркнул по полу — его отодвинули от стола.
— Прекратите меня так называть! Я уже лет десять как не мальчишка. — Он вскочил, его кулак выскользнул, и Феба услышала быстро удаляющиеся шаги.
Рядом захныкала Долли, а под столом к ее коленям прижался Тоби, дрожа всем своим телом.
Фебе хотелось броситься за ним следом, как однажды Тревельон — за ней, когда она, поссорившись с Максимусом, в гневе выскочила из столовой. Но то было в ее родном доме, который Феба знала в мельчайших подробностях — что внутри, что снаружи.
Здесь же все было чужое — она только пыталась изучить тропинки и расстояния. Не может она побежать за Джеймсом, не может спросить, отчего же, бога ради, за его голову была назначена награда, не может его успокоить, или поспорить с ним, или, может, заняться любовью, потому что она слепая.
И останется такой навсегда.
Незадолго до рассвета Тревельон распахнул дверь спальни Фебы и, подняв свечу над головой, подошел к постели и целую долгую минуту просто смотрел на спящую девушку. Ее каштановые волосы разметались по подушке, словно спутанная шелковая пряжа, пухлые губы приоткрылись, ладонь устроилась под щекой.
Казалось, ей лет двенадцать, не больше.
А он негодяй и распутник — что еще скажешь? Только нельзя больше отрицать ту силу притяжения, которой она его искушает, силу естественную, как дыхание.
Гореть ему в аду! Но еще хуже то, что Тревельон знал: их время в Корнуолле неизбежно подойдет к концу. Похитителя найдут, и Уэйкфилд потребует сестру к себе.
