— Сейчас у него сил не хватит. А вообще, конечно, за ним надо присматривать, нельзя подходить к нему близко без оружия, пока не станут ясными его намерения.
— Понго заботиться это! — объявил индеец.
Стоя на коленях перед негром, он снимал временную повязку, сделанную из рубашки Жиля, чтобы капитан осмотрел рану.
Теперь она почти не кровоточила, но видно было, что чернокожий потерял много крови: кожа на спине, еще недавно отливавшая матовым блеском черного дерева, несмотря на незатянувшиеся рубцы от ударов кнутом, теперь приобретала странный сероватый оттенок. Капитан покачал головой.
— Ему повезло. Артерия не задета. Надо прижечь рану. Разогревайте смолу.
Понго возразил:
— Капитан жечь рана?
— Конечно. Это единственный способ остановить кровь.
— Может так, но ожог плохо. Может сделать много плохо, чем рана. Мы никогда не делать так.
— Но что-то все же надо приложить. — Настойчивость Понго явно задела Малавуана.
— Мочить травы вино или масло. Понго иметь травы в медицинская сумка.
Громкий стук в дверь коридора, ведущего к каютам, прервал их спор: Жюдит требовала ей открыть. Капитан Малавуан почесал в затылке.
— Выпустить вашу жену, месье? — спросил он.
— Что? Вы ее заперли?
— Я запер всех женщин. Подумал, что происходящее на «Санта-Энграсии» — зрелище не для дам. Слава Богу, каюта госпожи де Турнемин находится по правому борту.
— Вы правильно поступили, капитан, теперь можете открыть.
— Но… этот детина — тоже не для женских глаз. Он же совершенно голый.
Жиль рассмеялся.
— Набросьте кусочек парусины куда надо, это не помешает Понго лечить бедро.
Через мгновение Жюдит, в полотняном бело-розовом платье, в большой элегантной соломенной шляпе с повязанным поверх нее розовым шарфом, влетела на палубу, громко возмущаясь, что чуть не задохнулась в каюте. Чтобы заставить ее замолчать. Жиль в двух словах описал, что произошло, и показал «Санта-Энграсию»: корабль держал курс на Флориду и в удалении снова стал казаться чистым и прекрасным, как на рассвете.
— Он уходит, да и нам пора в путь. Не обижайтесь на капитана Малавуана: он хотел лишь поберечь ваши нервы. Теперь советую вернуться в каюту, а мы попробуем перенести беднягу в гамак.
Во взгляде, обращенном к нему, угадывалась прежняя Жюдит, гордая и всегда готовая бросить вызов судьбе.
— Думаете, я буду, как ваша драгоценная Мадалена, валяться в полуобмороке на кушетке?
Мать сейчас хлопочет вокруг нее, подносит нашатырь. Я не боюсь ни раненых, ни убитых, да и вонь от вашего невольничьего судна меня тоже не очень трогает. Разрешите вам напомнить, что в «Верхних Саваннах», если не ошибаюсь, на плантациях сотни две рабов. Так что мне придется привыкнуть к неграм, живым или мертвым, здоровым или больным. Чуть раньше, чуть позже, какая разница. Пропустите меня!
Жиль отошел, чтобы уступить ей дорогу, проглотив неуместные сейчас возражения. Впервые его жена, говоря о Мадалене, позволила себе столь язвительный тон. Кто как не Фаншон открыла ей, что эта девушка была для него «драгоценной»? Он дал себе обещание в дальнейшем вести себя осторожней. Легкой танцующей походкой Жюдит подошла к Понго, встала рядом с ним на колени, не боясь запачкать чистое платье, и забрала у него тампон из корпии, смоченный ореховым маслом, которым он собирался очистить рану.
— Идите готовить повязку, Понго, — посоветовала она, — с этим я управлюсь сама. А потом попробуем привести беднягу в чувство, если кто-нибудь из этих господ соблаговолит принести рома или любого другого вина…
Понго медленно поднялся, не спуская глаз с женщины, стоящей на коленях. Потом, оглянувшись, перевел взгляд на Жиля и, улыбаясь, прошептал, проходя мимо:
— Огненный Цветок может быть хорошая скво, а не только тяжелый груз. Как думаешь?
Жиль пожал плечами и подошел к жене: она закончила перевязку, и капитан протянул ей флягу с ромом. Турнемин приподнял чернокожего гиганта за плечи, а Жюдит поднесла к посиневшим губам негра сосуд с янтарной жидкостью. Ром потек по подбородку, потом попал в рот, и, как по волшебству, спасенный пришел в себя. Он поперхнулся, закашлялся, потом начал глотать и, наконец, открыл большие мутные глаза с красными прожилками. Выхлебав добрую половину фляги, он перестал пить и в золотисто-розовой пелене увидел Жюдит; она улыбнулась, заметив, что раненый вернулся к жизни.
— Ну, довольно, — сказала женщина, возвращая флягу капитану. — Хорошо бы его покормить.
Потом встала, одернула розовую юбку и удалилась. Негр, словно зачарованный, смотрел ей вслед и тоже попытался встать. Но он потерял много крови и не смог подняться, хотя совсем недавно поражал всех своей силой. Застонав от боли, он повалился на палубу и совсем не сопротивлялся, когда Понго и три матроса перетаскивали его в более удобное место. Жиль последовал за ними.
Гигант-дикарь, не пожалевший жизни ради женщины, возбуждал его любопытство и притягивал, и, когда негра устроили на постели из двух соломенных тюфяков, простыни, одеяла и подушки — ни один гамак не вмещал такую тушу, Жиль попытался заговорить с ним.
— Думаю, ты скоро поправишься, — сказал он. — Тебе некого бояться на нашем судне, мы не торгуем рабами. Подлечим тебя, как сможем.
Исполин вновь закрыл глаза: по его неподвижному, словно вырубленному из базальта, лицу трудно было определить, понял он Жиля или нет.
Турнемин повторил свои слова по-английски, потом по-испански, но безуспешно.
— Боюсь, вы зря теряете время, — сказал появившийся в каюте капитан Малавуан. — Вряд ли он понимает хоть один язык христиан. Судя по его внешности, он из Конго, а может, из племени бамбара с Нигера или арада с Невольничьего Берега. Во всяком случае, он попал сюда прямо из глухой деревни, затерянной в джунглях, где никто не говорит на языке белых. Попробуем-ка по-арабски.
Жиль очень удивился, когда Малавуан перевел его слова на язык Пророка, а потом, для очистки совести, и на португальский, но негр по-прежнему не отвечал.
— Он нужно спать! — заговорил Понго. — Моя дать, что нужно.
Турнемин и капитан не стали мешать индейцу и вместе вышли на палубу. Поднялся ветер, корабль на всех парусах шел на юг, волны бились о борт.
Жиль подставил лицо ласковому бризу, радуясь, словно увидел утренний свет после полной кошмаров ночи. Он был счастлив, что спас негра, — про себя уже окрестил его Моисеем, поскольку поговорить с ним и узнать его настоящее имя не удавалось. В том, что невольник остался жив. Жиль видел хороший знак; ему, считавшему себя борцом за свободу, предстояло вскоре вступить во владение плантацией, на которой трудились и наверняка страдали сотни две рабов — братьев по крови спасенного им гиганта.
