Трепеща и изнывая от желания, она ждала, пока он развяжет кружевную ленту пеньюара. Делая это, он одновременно целовал ее в затылок. У нее закружилась голова.
— Ты не представляешь, как часто я мечтал об этом!
— А ты не представляешь, как часто я мечтала о том, чтобы оказаться в твоих объятиях!
Наконец, пеньюар упал на пол; он тихо рассмеялся.
— Ты права… я не представлял, иначе рискнул бы и поцеловал тебя гораздо раньше.
Прижимая корсет к груди, она обернулась к нему:
— Куинн, учти, я такая, какая есть. Либо ты миришься со мной, либо сразу отказываешься от меня!
Его улыбка сказала ей все раньше слов:
— Эзме, я восхищаюсь тобой! И ты нужна мне только такая, какая ты есть, — упрямая, решительная, умная, гордая… и чрезмерно опрятная, как чопорная старая дева! Я хочу тебя, потому что ты такая, а не вопреки этому.
Он отступил на шаг назад и раскинул руки:
— Но и ты должна принимать меня таким, какой я есть, Эзме, со всеми моими пороками, недостатками и шрамами!
— Никто из нас не совершенен, — тихо ответила она. — Я очень хочу тебя, Куинн, таким, какой ты есть.
В его глазах загорелись радостные огоньки; он улыбнулся. Похоже, он наконец поверил в то, что мечта может стать явью.
Эзме, облаченная лишь в легкую сорочку и панталоны, шагнула к нему, и он заключил ее в объятия.
— Какая ты красивая! — шепнул он, целуя ее щеки, нос, подбородок и, наконец, губы.
Она почувствовала его нежность и страсть. Прижавшись к нему, она позволила себе забыться, окунуться в его ласки. Его язык раздвигал ей губы, а руки спускали с плеч бретели сорочки. На миг ей стало страшно. Что она делает?! Но отступать она и не подумала. Она не сомневалась, что поступает правильно. Она хочет быть с Куинном. Никогда еще ни один мужчина не видел ее без одежды! Никогда она не хотела, чтобы мужчина увидел ее обнаженной — до сегодняшнего вечера. До Куинна.
Она отступила на шаг назад и медленно спустила с плеч сорочку. Его дыхание участилось, лицо раскраснелось. Он любовался ею, но не подходил к ней.
Эзме медленно развязала шнурок на поясе, и панталоны упали на пол к ее ногам.
Увидев его взгляд, она смутилась и инстинктивно прикрыла одной рукой грудь, а другой — низ живота.
— Не надо, — тихо попросил он. — Дай мне полюбоваться тобой. Дай восхититься тобой при свечах. Боже, Эзме, я и понятия не имел… зачем ты всегда носила такие ужасные платья? Хотя я должен радоваться, что ты так хорошо прятала свои сокровища, иначе за тобой гонялись бы толпы мужчин лучше меня… богаче меня! Они наперебой домогались бы, твоей любви!
— Пусть бы домогались, сколько угодно. — Эзме опустила руки, доверчиво раскрываясь перед ним. Ей стало спокойно. Она чувствовала себя любимой и желанной. — Мне не нужны богатые праведники… По-моему, мне больше нравятся распутники. Кстати, раз уж ты увидел меня в таком виде, по-моему, будет только справедливо, если ты тоже разденешься!
— Ничего не желаю больше, — хрипло признался он.
Эзме обнаружила, что она вовсе не такая смелая, как ей казалось — а может, это был последний вздох ее девической скромности… Когда Куинн начал снимать белые атласные бриджи, она юркнула в кровать и с головой укрылась шелковым покрывалом.
— Возможно, у меня на теле и есть несколько шрамов, но я вовсе не такой страшный, уверяю тебя!
— Я не боюсь, — глухо ответила она из-под покрывала. — Просто… я еще никогда не видела совершенно голого мужчины.
— Вот как? — усмехнулся он.
Приоткрыв глаза и высунув голову из-под покрывала, Эзме увидела совершенно голого Куинна. Как ни в чем не бывало он нагнулся, поднял с пола ее одежду и повесил на спинку стула. Ода невольно залюбовалась его упругими ягодицами и длинными мускулистыми ногами. При свечах его кожа казалась бронзовой. У него не было ни унции лишнего жира. Спину, как и грудь, пересекали шрамы — одни старые, другие, видимо, недавние.
Он обернулся, и Эзме поспешно закрыла глаза. В следующий миг под ним скрипнула кровать.
— Не нужно отворачиваться, пышечка моя, — сказал он, придвигаясь к ней. — Ты имеешь право видеть меня таким, каким меня создал Бог, ведь я уже видел тебя такой.
Она открыла глаза и увидела его жадный, горящий взгляд.
— Сколько у тебя ран! — прошептала она, пробегая кончиками пальцев по шраму под его левой ключицей.
К сожалению, раны у него не только телесные, но и душевные…
— Никогда не дерись на ножах с цыганами. — Он провел пальцами по ее плечу. — Вот на тебе, как я заметил, нет ни одного шрама.
— До встречи с тобой я вела очень скучную, размеренную жизнь!
— Вот и хорошо.
Целуя, он прижал ее к себе всем телом.
Счастливая и непоколебимая в своем решении, она затрепетала от желания и предвкушения. Он оторвался от ее губ и, склонив голову, лизнул ее сосок. Она тихо охнула от наслаждения. Он распалял ее все больше и больше. Когда он охватил ее отвердевший сосок губами и втянул в рот, она застонала и выгнулась дугой; в ней нарастали радостное удивление и возбуждение. Ей хотелось еще, еще, но она не знала, чего именно. Наконец, он отстранился от нее.
— Я… даже не подозревала… — с трудом прошептала она.
— Я хочу показать тебе еще много всего.
Она почувствовала себя свободной, не скованной никакими условностями. Ей захотелось делать лишь то, что подскажет интуиция.
— Да, да, прошу тебя, покажи!
Он вводил ее в новый мир наслаждений не спеша. Сначала медленно провел кончиками пальцев по ее предплечью к кисти, затем стал ласкать ложбинку между грудями, спустился к животу… Его искусные пальцы снова двинулись наверх. Она извивалась от удовольствия. Он поцеловал ее запястье. Затем губы отправились в тот же путь, по которому только что прошли пальцы. Правда, губы надолго задержались на ее груди, ласкали и поддразнивали ее до тех пор, пока она уже не в силах была сдерживать растущее напряжение. Сама не понимая, что делает, но понимая, что так надо, она тоже стала ласкать его. Ее пальцы знакомились с его телом — плечами, грудью, животом. Она положила ладони на его грудь и почувствовала, что его соски тоже набухли от желания. Судя по его учащенному дыханию и отвердевшему мужскому достоинству, она все делала правильно. Воспламенившись еще больше, она снова положила ладони ему на грудь, показывая, чтобы он приподнялся. Затем оторвала голову от подушки и стала ласкать его грудь языком — так же, как он только что ласкал ее. У его кожи оказался солоноватый привкус; от него пахло мылом и ромом. Волоски у него на груди щекотали ей нос. Он тихо застонал, и ее накрыла мощная волна радости. Здесь, в этой комнате, в этой постели, они ласкают друг друга на равных! Такого равенства им не достичь за дверями спальни. Им обоим хочется и давать, и получать.
